Комментарии: Заметки о современной литературе (сборник)

Когда князь Талейран умер, парижские острословы спрашивали: «Талейран умер? Интересно узнать, зачем ему это понадобилось?» Нынче советологи всерьез рассуждают о злом умысле бездыханной системы…

Консерватор, питающий глубокую антипатию к коммунизму, очень хотел бы, чтобы партия побыстрее ушла и собственность отдала, и ЦК КПСС перестал тайно и явно править страной, и партбюрократы на местах перестали бы совать палки в колеса приватизации, и чтоб вообще в стране завтра наступили покой и изобилие.

Но исторический опыт подсказывает ему, что насильственная экспроприация целого класса не может не вызвать его яростного сопротивления, и это сопротивление погубит робкие реформы прежде, чем побеги их прорастут сквозь старые структуры. А надежда на реформы – так заманчива.

Да, теоретики тоталитаризма отрицали возможность его трансформации: для проведения реформ в государстве должен быть встроен механизм изменения социальных институтов в рамках самих этих институтов. Сущность тоталитаризма, мол, в отсутствии этого механизма.

Что ж, придется в теорию внести изменения…

Думается, за семьдесят лет советское общество претерпело больше изменений, чем американское.

Военный коммунизм – режим сколь не новый в истории, столь и эфемерный, испробованный анабаптистами Мюнстера в 1534-м и иранскими бабидами в 1848-м.

Нэп, с его поощрением мелкого собственника из фискальных соображений, с чиновником, достаточно проворным, чтоб извлекать из своего посредничества между собственником и государством не предусмотренные законом выгоды…

Сталинский режим: где население было обращено во всенародную, вернее, всепартийную, собственность, и орден меченосцев начал систематическую войну против этой собственности. Мы сражались на трудовом фронте и бились за урожай. Надо отдать должное партии – она всегда умела выигрывать битву, а урожай оказывался проигравшей стороной…

При Хрущеве партократия превратилась в бюрократию. Упрочилась специфически чиновничья собственность – собственность в форме привилегий. Собственность на процессы распределения. Предприниматель имеет тем больше, чем он произведет. Чиновник имеет тем больше, чем он отнимет.

Но бюрократия – самый нестабильный класс на свете. Групповой интерес чиновничества противоречит личному интересу чиновника. Групповой интерес зовет к самосохранению. Личный интерес зовет к обогащению. Зовет превратиться из чиновника – в собственника, выйти на рынок с имуществом в виде привилегий и обратить его, через взятку или обмен, из собственности на процессы распределения в собственность на средства производства.

Реформы Горбачева продолжили эволюцию, совершавшуюся при Брежневе.

Горбачев – наследник партии и выходец из ее рядов, подобно тому, как герцог Ришелье – выходец из рядов аристократии.

Сравнение тем более правомерное, что Ришелье, создавая сильное национальное государство, уничтожая полновластие аристократии, возвышая третье сословие и национальную бюрократию, – этим создавал рынок взамен внеэкономического принуждения феодального строя.

И подобно тому как при Ришелье социальные и экономические привилегии дворянства возрастали по мере того, как падало его реальное значение, как новые учреждения создавались не вместо, а помимо прежних чинов, незаметно превращавшихся в синекуры, – так и Горбачев преуспел потому, что начал не с разгона райкомов и с отмены пайков, не с лозунга «грабь награбленное», а с постепенной трансформации уже существовавших, но фиктивных парламентских органов.

И корни этой реформы уходят в период застоя, когда совершался медленный, но неуклонный и полный пересмотр всех идеалов социализма – та внутренняя трансформация, которая непременно предшествует и реформе, и революции. В правящей верхушке пересмотр этот принял форму духовного и нравственного распада, в среде интеллигенции – форму диссидентства.

Кощей Бессмертный напрасно хвалился своим бессмертием, а его противники напрасно принимали похвальбу за чистую правду.

Социализм преуспел в противлении духовным, надорганическим законам общества, – но он не смог избежать действия органических, животных законов, законов старения и перерождения.

Мы сожалеем о постепенности политических реформ.

Но ведь можно и по-другому поставить вопрос: именно постепенность реформ привела к тому, что военный переворот случился слишком поздно, когда всему дельному в прежних структурах была дана возможность утечь, измениться, переродиться.

Демократическим путем избранный парламент России, остановивший путч, был не революционным, а именно легальным органом, сформировавшимся в недрах старого общества путем реформы социальных институтов в рамках самих этих институтов; успех его действий обеспечила именно апелляция к легальному началу н лозунг защиты законной власти.

И не случайно среди первоочередных распоряжений хунты был запрет на совмещение государственных должностей и предпринимательской деятельности – мера, направленная не столько на пресечение коррупции, сколько на разделение интересов предпринимателя и чиновника, сама собой возрождавшая партию как орден меченосцев.

Радикалистский миф интеллигенции, возобладавший в начале XX века, миф о невозможности трансформации общества путем реформ кончил тем, что слился с мифом сотворения нового общества, возникающего на развалинах старого.

В книге Михаила Геллера «Машина и винтики» приводится цитата из статьи немецкого журналиста Клауса Менерта, в 1932 году посетившего Советский Союз: «Новый миф родился в России, миф творения мира человеком. Вначале был хаос, капитализм… Потом пришли Маркс, Ленин и красный Октябрь». Хаос был преодолен ценой неисчислимых жертв в ходе ожесточенной борьбы, которую вел русский пролетариат. «Теперь Сталин создает в ходе пятилетнего плана гармонию, порядок и всеобщую справедливость», – описывает Менерт сущность нового мифа.

Похоже, нынешнее радикалистское сознание уже создало другой миф. В этом мифе роль хаоса играет социализм. Хаос должен быть преодолен в результате ожесточенной борьбы за рынок, которую демократы ведут против партократов, после чего быстро установится порядок, гармония и всеобщая справедливость. Миф о рынке занял место мифа о светлом будущем в сознании одного типа. Изменились лишь приманки.

У всякого мифа есть отличительная черта: он не боится противоречий. Противоречия существуют в нем на правах аксиом. С опаской и недоумением глядит современный консерватор на газету, где статья, критикующая медлительность действий правительства по переходу к рынку, требующая «отпустить» цены, соседствует с жалостливой картинкой, изображающей сгорбленную старушку с пустой кошелкой. Негодующий текст протестует против троекратного повышения цен, в результате которого старушке теперь и на супчик мясца не купить. «А если цены отпустить, – думает консерватор, будучи убежденным рыночником, – во сколько же они раз взовьются? И хватит ли тогда старушке на супчик?»