Комментарий. Не только литературные нравы

Вторую свою звезду Марков получил как председатель Союза писателей к пятидесятилетию этой организации. В указе Черненко значилось много награждённых литераторов, в том числе и несколько новых героев соцтруда. Им, в частности, стал ещё один черненковский земляк-сибиряк Анатолий Иванов. А вот Петру Проскурину, которого критика привычно ставила рядом с Ивановым, достался орден Ленина.

Одна известная актриса (так рассказывали), узнав, что к какому-то юбилею Малого театра дирекция занимается распределением наград, которые пойдут для оформления в президиум Верховного Совета, пришла к директору театра Царёву с грозным предупреждением. «Михал Иваныч, – сказала она, – учтите, если мне дадут орден Ленина, я восприму это как плевок в лицо!» Похоже, что именно так воспринял свой орден Проскурин. Пьяный, с бутылкой портвейна в кармане, он ходил по нашему двору (мы жили тогда в одном доме), прихлёбывал из бутылки и жаловался каждому встречному: «Тольке, этому кабану поганому, героя, а? Представляешь, Иванов – герой! А он писать-то умеет?»

Через четыре года, уже при Горбачёве, Проскурин получил-таки к 60-летию звезду. Так что бушевал он зря. Оказался даже с лишним орденом Ленина. Подобрел. Забронзовел. Телевидение транслировало его творческий вечер. Но тогда, в 1984-м, его обида была понятной: чем он хуже Анатолия Иванова?

Сейчас патриотическая пресса их обоих, ушедших в мир иной, иначе как великими писателями не называет. В великих ходят и ныне живущие Юрий Бондарев и Михаил Алексеев. А уж лауреат премии имени Солженицына Валентин Распутин или некогда действительно обладавший незаурядным даром Василий Белов вообще попали в гениальные, в «совесть нации».

Сместились критерии? По-моему, унаследованы с советских времён. Среди сталинских лауреатов встречались порой и хорошие писатели, но много чаще – сервильные, бездарные, бесчеловечные типа Грибачёва, Софронова, Бубеннова, Сурова, Бабаевского, Вирты. Ленинские премии при Хрущёве старались дать за вещи на самом деле талантливые (хотя дали и Шолохову за конъюнктурную «Поднятую целину», и Леонову за скучнейший «Русский лес»), но при Брежневе показалось надёжнее давать исключительно литературным начальникам. О государственных премиях и говорить нечего: их получали и общесоюзные секретари, и республиканские, и даже региональные. За ними становились в очередь – точнее, очерёдность списка претендентов устанавливали партийные и государственные начальники. Проколов поэтому не было. Евтушенко получил премию за на редкость фальшивую поэму «Мама и нейтронная бомба», Вознесенский за книгу «Витражных дел мастер», которая и намёка не содержит на какую-либо оппозиционность режиму. Да и не давал советский режим премии оппозиционерам. Извлекал уроки собственной оплошности, слушая выступления по радио «Свобода» лауреата сталинской премии Виктора Некрасова или ленинской – Мстислава Ростроповича. Поэтому Юрий Трифонов, получивший в молодости сталинскую премию за слабый роман «Студенты», окрепнув и став настоящим писателем, уже больше никаких премий не получал, как не получали их до горбачёвской перестройки самобытные и талантливые Фазиль Искандер, Василий Аксёнов, Борис Можаев, Владимир Войнович, Олег Чухонцев.

А своих лауреатов советская власть опекала, лелеяла. Огромными тиражами и безудержным восхвалением лепила из их книг бестселлеры. Обеспечивала большими аудиториями читателей, которым представляли авторов не какие-нибудь, но авторитетные для этих мест люди – секретари райкомов или обкомов. И давала стопроцентную гарантию, что фильмы по мотивам их произведений получат высшую категорию, устанавливающую такое количество копий, что их увидят в самых глухих районах, самых отдалённых уголках страны.

* * *

Ах, как рвал и метал Хрущёв, посмотрев фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича»! Что страшного в этой картине примерещилось главе компартии и правительства, одному Богу известно! Хрущёв орал, что Хуциев хочет натравить молодёжь на их революционных отцов, о чём, конечно, создавая эту картину, Хуциев не мог и помыслить! Хрущёва вообще легко было завести, тем более что слушать других он не умел, а понять и не пытался. Вознесенский начал своё выступление перед ним и другими руководителями с фразы, закончив которую, мог бы оказаться их любимцем. «Как мой учитель Владимир Маяковский, я не являюсь членом коммунистической партии… – начал Андрей, чтобы продолжить: – Но, как и он, ощущаю себя беспартийным большевиком». Однако продолжить Хрущёв ему не дал: «Это не заслуга! – орал он. – Нашёл, чем гордиться! Вон из страны!» Белый от страха, Вознесенский стоял на трибуне и смотрел в бесновавшийся, улюлюкающий, подначивающий Хрущёва зал. А хуциевский фильм так озлобил Хрущёва, что он немедленно создал огромный Государственный Комитет по кинематографии, в котором началась, как я рассказывал в «Стёжках-дорожках», моя не творческая, конечно, но околотворческая служба. Так уж вышло, что, как только возникло это министерство кино, я туда и пришёл, ещё не окончив университета и соблазнившись названием должности: «редактор». Работал я там недолго – полтора года с лихвой хватило на то, чтобы разобраться, в чём ты участвуешь, и отказаться этим заниматься. Первый фильм, который при мне был принят коллегией, назывался «Знакомьтесь, Балуев!». Вадим Кожевников, внештатный член нашей коллегии, не сомневался в успехе этой картины, снятой по мотивам его повести. Он не ошибся: фильм о строительстве газопровода прошёл на ура. Сам Романов, председатель Комитета, открывший заседание коллегии после просмотра, произнёс несколько восторженных слов. Ну а после него, кто только не отмечался: «по-моему, один из лучших советских фильмов последнего времени» – «а я бы назвал его лучшим вообще» – «преувеличивать не стану, но скажу, что фильм меня потряс!» По неопытности и наивности я относил эти комплименты к актёрскому составу: героя фильма, принципиального коммуниста, руководителя крупной стройки, играл Иван Переверзев. Неплохо сыграли Зинаида Кириенко и Нина Ургант. А чем ещё можно было восхищаться в этом заурядном производственном фильме? Но потом я узнал, что почему-то раньше Комитета фильм показали Хрущёву. Может, после «Заставы Ильича» он, как Сталин прежде, пожелал быть первым зрителем выходящих в стране кинофильмов? Если это и так, то, судя по дальнейшим просмотрам и обсуждениям в Комитете, хрущёвского энтузиазма хватило ненадолго. Кожевников, конечно, о хрущёвском просмотре знал. Потому и держался со снисходительной благожелательностью: напомнил всем, обращавшимся с комплиментами именно к нему, что главным виновником торжества является всё-таки режиссёр, да и сценарий написан не им. «Но по вашей повести! – уточнил главный редактор сценарной коллегии Александр Львович Дымшиц. И с горячим чувством: – По прекрасной вашей повести!»

Пламенное это чувство объяснялось тем, что картина Хрущёву не просто понравилась, но горячо полюбилась. Прессу зашкаливало от жарких комплиментов. Фильмом «Знакомьтесь, Балуев!» открыли первый Международный кинофестиваль, проводимый в Москве. Хрущёв требовал от Григория Чухрая, председателя жюри, чтобы именно этот фильм получил главный приз. Но Чухраю такое оказалось не под силу. В жюри входило немало зарубежных деятелей кино, которые предпочли советской производственной картине фильм Феллини «8V2».

Через много лет я прочитал в журнале «Дружба народов» беседу писателя Михаила Кураева с моим приятелем критиком Лёней Бахновым. Кураев, оказывается, работал в сценарном отделе «Ленфильма», когда там шли съёмки картины по повести Кожевникова. А лет через десять после этого довелось ему побывать в Москве, в Главном управлении МВД, послушать рассказы сотрудников отдела, занимавшихся борьбой с расхитителями социалистической собственности (ОБХСС). «Одним из рассказчиков, – делится Кураев с Бахно-вым, – был тот, кто когда-то вёл следствие, а затем и предал суду реального человека, прототипа Балуева».

Лёня, естественно, удивлён: Кожевников ведь представлял своего героя чуть ли не человеком будущего, идеалом для современников! Представлял, соглашается Кураев, однако «в реальности… прототип оказался уголовником. Но уголовником редкого качества, из тех, что на зонах зовутся «чистоделами» – всё у них, вроде бы, по закону, шито-крыто, не придерёшься. Мастера!»

Надул Кожевников Хрущёва? Нет, конечно. Кожевникова самого надули. А может, и не знали, знакомя его с идеальным руководителем, принципиальным коммунистом, что тот создал уголовную строительную «панаму»!

Это я к тому ещё, что в последнее время раздаются протестующие крики: «Оставьте в покое нашу советскую классику!» Фадеев в «Молодой гвардии» сделал комиссаром боевой молодёжной организации Олега Кошевого, хотя на самом деле им был Виктор Третьякевич, удивительно мужественный человек. Наплевать! Обойдёмся без Третьякевича! Николай Островский принимал, конечно, участие в написании «Как закалялась сталь». Но ведь известно, что художественно оформили роман Анна Караваева и Марк Колосов. Позже в подобных случаях стали мелким шрифтом писать: «Литературная запись таких-то!» Так восстановите истину – пометьте так и этот роман! Нет! – не трогайте легенду!

Борис Полевой не был писателем, хотя и опубликовал небольшую повестушку до войны. Он был журналистом, фронтовым корреспондентом «Правды». Узнал о безногом лётчике Алексее Маресьеве, не оставившем штурвал и на протезах, и написал об этом очерк. Почему не напечатала его «Правда», не совсем ясно. Известно только, что редактор газеты посоветовал Полевому написать о Маресьеве книгу, что тот и сделал. Она сразу же стала популярной. Ребячески-неразвитое воображение Сталина, готового верить в самые невероятные чудеса, нашло в «Повести о настоящем человеке» для себя обильную поживу. Штукой посильнее «Фауста» Гёте вождь её не назвал, но осыпал сталинскими премиями и саму книгу, и фильм по ней, и даже иллюстрации Н. Жукова к повести.

Года два-три назад пришлось мне в «Литературе» отбиваться от чиновников Министерства образования, замысливших вернуть повесть Полевого в школьную программу. Логика чиновников: чему учит такая книга? – патриотизму! А я доказывал им, что сильно расширенный беллетризованный очерк, выдаваемый за художественную литературу, патриота не воспитает, а сбить школьника с панталыку «Повесть о настоящем человеке» может несомненно. Ведь научить детей отличать литературу от подделки под неё – первостепенная задача педагога-словесника.