Коммод. Шаг в бездну

До полудня в огромной чаше для увеселения и разогрева зрителей проводились травли зверей и бои быков, которых разогревали и злобили фессалийские всадники. Они кололи быков дротиками, пока животных не охватывала ярость, после чего на бой с рогатыми чудовищами выходили самые знаменитые и храбрые бестиарии.* (сноска: Гладиатор, вступающий в битву со зверями). После перерыва зрителям были представлено конное сражение, в которых участвовало по сотне германцев и пленных парфян, взятых в плен за Тигром. Затем на арену вышли гладиаторы — девятнадцать пар.

Когда и эти бои закончились, претор, распоряжавшийся проведением игр, объявил перерыв, чтобы зрители могли перевести дух. Цезарь покинул императорскую ложу, в которой по заранее расписанным местам сидели члены императорской фамилии — прежде всего, сестры императора с мужьями, высшие сановники, руководители жреческих коллегий, весталки, а также приглашенные правителем гости. Одним из них был дворцовый историограф Постумий Тертулл, в компании с Виталисом составивший сценарий предстоящего праздника. Спустя полчаса, по распоряжению Тигидия Перенниса, торжественно выступившего из недр громадного сооружения, претор вновь поднялся на возвышение, устроенное возле императорской ложи. Запели трубы, раздался барабанный бой, и в наступившей тишине раздался мощный голос магистрата — даже на верхней галерее, где толпилась нищие, чужаки, не имевшие римского гражданства, и рабы, было отчетливо слышно каждое его слово.

— Смотрите, граждане, и увидите! — провозгласил претор. — Геркулес Великий Хранитель (Hercules Magnus Custos), борец за справедливость, непобедимый воин, претерпевший столько мук в земной юдоли, но сумевший взойти на Олимп, с нами. Возрадуйтесь, откройте сердца, ведь сказано: пока деяния Геркулеса священны для каждого чистого помыслами, готового к подвигам квирита, до той поры стояла и стоять будет наша держава. Близок тожественный момент, когда каждый может убедиться, что дух Геркулеса, воплощенный в дарованном Риму императоре, телесно пребывает в римском народе.

Нестройный гул встретил эту краткую и выразительную речь, в составлении которой принимали участие Тертулл, префект города Ауфидий Викторин, а также забиравший все б'oльшую силу Переннис. Теперь это был не тот Тигидий, о котором сослуживцы рассказывали, что легче заставить запеть каменную сирену на мосту Агриппы, чем выдавить слово из пармианского префекта. Теперь это был властный, не позволяющий себе улыбаться, скорый на расправу и жадный до чужого имущества служака. Не прошло и месяца, как был сослан бывший наместник Аквитании Фуфидий Руф, а Тигидий с согласия цезаря занял его роскошную виллу по Фламиниевой дороге. Он отвечал за подготовку игр, его распоряжения теперь выполнялись беспрекословно.

В начале подготовки к празднованию цезарь обратил внимание «друзей» на «колоссальное» значение предстоящего подвига для судеб страны. Конечно, и для него, Луция Коммода, тоже.

Не сумевшему сдержать мимолетную усмешку — даже борода не спасла от острого взгляда цезаря! — цезарь сделал персональное внушение.

— А для тебе, Постумий, особенно.

Затем тем же ровным голосом принялся терпеливо объяснять.

— Пусть ни тебе, ни другим присутствующим не покажется нелепым мое настойчивое и несколько театральное намерение выступить в роли ожившего Геркулеса. Не сочтите меня за последователя Нерона, этого жалкого актеришки и шута в мантии! Поймите, как важно для всех нас в этот момент заручиться поддержкой римского плебса. Сейчас, когда у части возомнившей невесть что знати, вновь возобладали порочные и властолюбивые устремления, я вынужден напрямую обратиться к народу. Плебеи не такие простачки, какими кажутся с вершин учености или из окон роскошных вилл. Простой римлянин никогда не откажется попробовать на зуб золотой, который ему попытается всучить меняла, собственноручно пощупать новую вещицу, и до той поры, пока на себе не испытает силу воспеваемого божества, он будет равнодушно взирать на все, что творится в государстве. Только тогда крепка держава, когда за нее обеими руками держится каждый горшечник, булочник, кузнец, столяр, каждая доярка и свинарка, каждый рядовой легионер. А для этого плебею нужна вера в то, что справедливость не посрамлена, доблесть жива, добродетелью не торгуют вразнос. Без государства он ничто, потому что первым, кто страдает от хаоса, мятежей и бунтов, нехватки хлеба и обесценивания серебряной монеты, является маленький человек. Его и надо спросить, согласен ли он принять Геркулеса в качестве своего защитника? Ему надо дать надежду. Пусть каждый из жителей Рима сердцем почувствует, что есть смысл уверовать в Геркулеса. Вот почему следует тщательно продумать все детали предстоящего подвига. Все должно быть учтено — от наконечника копья, который должен быть наточен так, чтобы пронзить самую толстую шкуру, коня, который не должен струсить в решающий момент, до лавины звуков, которые следует обрушить на публику, и величины геркулесовой палицы, чтобы уже один ее вид внушал благоговение. Я не желаю попусту рисковать жизнью, тем более отступить перед опасностью. В этом вы должны быть заинтересованы не меньше меня. В противном случае, я, например, не могу даже предположить, где ты окажешься, Постумий. В Африке или тебя без долгих разговоров отправят в Аид. Что будет со мной, мне известно, — он провел ребром ладони по горлу. — А вот какая участь ждет тебя?.. — император развел руками. — Не знаю.

Теперь в присутствии девяноста тысяч зрителей Тертулл особенно остро почувствовал пугающую и жестокую правду, которая таилась под пафосным многословием императора. Случись беда с Луцием, и Анния Луцилла не поленится тут же найти на него управу. На этот раз Африкой уже не отделаться. Поэта пробрал озноб, когда он представил свое имя в списке врагов отечества.

Тем временем под барабанный бой, резкие визгливые переливы флейт, надрывный рев труб, под свист, гогот и улюлюканье толпы на арене появился император. Его встретили нестройной овацией, так и не перебившей шум на трибунах. По густо испятнанному кровью песку Коммод направился к установленному посреди арены высокому постаменту, огороженному решеткой из толстых железных прутьев. Постамент был украшен лепными медальонами, изображавшими подвиги Геракла.

Шум и хохот усилился, когда жрецы храма Геркулеса, что возле Тригеминских ворот, внесли в императорскую ложу палицу и львиную шкуру. Тертулл с надеждой поглядывал на выставленных в проходах преторианцев — не пора ли внушить публике более уважительное отношение к императору. Однако солдаты вели себя мирно, стояли словно каменные. С напряженным ожиданием чуда они посматривали на императора. Они были готовы отсалютовать победителю или броситься ему на помощь. Что здесь удивительного, вздохнул Тертулл. В Риме только воины всерьез и искренне поминают Геркулеса. К кому еще в преддверии битвы им обращаться? Юпитер далеко и высоко. Вряд ли он обращает внимание на каждую бросающуюся в бой двуногую тварь. Геркулес — другое дело, этот родной, этот всегда с нами, всегда с каждым из нас. Самому пришлось помахать палицей, так что если кто и поможет в трудную минуту так это он, Герой и Победитель. Ему и дары за удачу, за спасение жизни.

Между тем пауза, выдержанная претором, благоговейное молчание солдат, доспехи императора, вышедшего на арену в обмундировании простого легионера, заставили зрителей примолкнуть. Коммод, высокий, мускулистый, прекрасно сложенный, приятный лицом, вполне походил на древнего героя. Или, точнее, на триария времен Суллы или Мария — на голове шлем — каска из кожи с двумя перекрещивающимися полосками из железа, увенчанная тремя красными прямыми перьями длиной примерно в локоть (чтобы казаться выше); панцирь из буйволиной кожи с металлической пластиной, прикрывающей сердце и брюшину; на ногах поножи; на перевязи испанский меч. Только вместо привычного дротика император держал в руке громадное, с толстым древком копье с длинным и узким, блиставшим на солнце наконечником.

Водяной орган заиграл гимн Аполлону, хор, выведенный Виталисом из бокового прохода, подхватил мелодию.

Сердце у Тертулла дрогнуло, озноб не отпускал — зрелище, изначально представлявшееся простодушной потехой на глазах превращалось в захватывающее дух, исполненное помпы представление. В чаше Колизея поднялся одобрительный гул, только в рядах почетных гостей, где было особенно много императорских недоброжелателей, Тертулл по — прежнему ясно улавливал хохот и насмешки. Кто-то позволял себе открыто возмущаться тем, что император Рима, подобно презренному рабу, решился выступить на арене. Кто бы мог подумать, что Рим доживет до такой минуты, когда на глазах граждан цезарь и август выйдет на арену развлекать подлый люд! Кому бы во времена Цезаря, Октавиана Августа, Веспасиана или даже благородного Марка пришло в голову, что повелитель мира способен взять в руки оружие, с чьей помощью преступники, лихие люди, а также дерьмо из побежденных стран добывали право на жизнь. Отвратительный смех в средних ярусах, где расположилась состоятельная часть публики, вызвали вынесенные палица и львиная шкура. Находившиеся в проходах между секторами преторианцы по — прежнему стояли с каменными лицами. Только зрители из простолюдинов, наслушавшись выкриков и насмешек сенаторов, вдруг поменяли отношение к предстоящему подвигу и свистом, криками начали подбадривать молодого цезаря.

Наконец на арену вывели слона, доставленного из Африки. Сначала громадина вел себя спокойно, поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, с недоумением разглядывая человечков, строивших гримасы и прыгающих в непосредственной близости от его громадных бивней. Рабы пытались расшевелить чудовищного зверя, на трибунах знатоки вслух оценивали его достоинства. Кое-кто утверждал, что африканские слоны по боевым качествам не идут ни в какое сравнение с индийскими — сущими исчадиями Аида. Индийским сокрушить фалангу или опрокинуть городскую стену — раз плюнуть. Они способны сотнями топтать и крушить врагов.

Ветераны, кому довелось служить в Африке, только усмехались. Кто погорячее, начинали спорить, выкрикивая, что подобную чушь могут нести только не нюхавшие службы горе — вояки. Африканский, заявляли бывшие легионеры, он раза в полтора крупнее, чем малыш из Индии. Конечно, это чудище тяжело на подъем, но стоит ему разойтись!.. К спорящим подскакивали пронырливые греки и иудеи, предлагали делать ставки. Шансы слона и императора оценивались один к пяти.

Неожиданно слон вскинул хобот и протяжно вскрикнул. Его трубный рев, исполненный тоски и недоумения, заставил публику притихнуть. Зрители замерли, ожидая решительных действий от «цезая», о котором было объявлено, что публика никогда доселе не видала такого невиданного и внушающего ужас исполина, схватка с которым вполне могла быть приравнена к подвигам Геракла. По знаку Тигидия, стоявшего у перил, ограждавших трехметровую стену, возвышавшуюся над ареной, распорядитель выпустил группу всадников. Они принялись наскакивать на громадину, втыкали в его спину дротики, однако слон по — прежнему стоял смирно, опустив голову, положив хобот и гигантские бивни на песок. Время от времени он покачивал головой и озадаченно поглядывал по сторонам, словно пытался понять, чего ждали от него собравшиеся в этом бесплодном, лишенном травы месте людишки? Зачем их так много? Неужели они вновь набросятся на него, имевшего глупость провалиться яму — ловушку, начнут вязать, пищать от удовольствия?