Комната Вагинова

— Сейчас любой выход на улицу — это лотерея со смертельным исходом, — говорит Лена, вытирая пальцы о тряпку. — Заработал перелом шейки бедра — считай, повезло.

— Сосульки. Они просто огромные, — говорит Гаэтано.

— Вчера студента убило ледяной глыбой, прямо возле дверей института.

— Я читал эту историю, — встревает вернувшийся Сеня. — Это студент по обмену из Таджикистана. Его описывают как отзывчивого, доброго и веселого человека. Хотя, наверное, это ничего не значит — просто так принято говорить про погибших людей.

— Смерть номер семьдесят два, — вдруг произносит Артем глухим деревянным голосом.

Наступает молчание. Все ждут, когда Артем пояснит, что значит смерть номер 72, но он явно считает, что сообщил достаточно.

— Что значит «смерть номер семьдесят два»? — уточняет Сеня.

Звучат чавканье, причмокивание, глотание в исполнении троих соседей одновременно. Во взгляде Артема читаются усталость и раздражение человека, которого заставляют из раза в раз повторять очевидные вещи. Но, прожевав, он отвечает вполне охотно:

— Это из классификации смертей в каббале — называется «Смерть идиота». Смерть от упавшего кирпича, сосули, куска фасада, балкона или, например, смерть на поломанном аттракционе, смерть в шахте лифта, когда оборвался трос, смерть от удара током — короче, от случайного фактора. Доказано, что ни один великий человек не погиб смертью номер семьдесят два.

— Поэт Александр Галич умер от удара током в Париже. Он включал телевизор в розетку, — сразу же вспоминает Сеня.

— Галич? Первый раз слышу эту фамилию, — пожимает плечами Артем.

Сеня снова идет к холодильнику, открывает дверцу и достает бутылку «Кока-колы Зеро». Сеня возится с крышкой бутылки, и, когда наконец открывает ее, из горлышка вырывается пена, она капает на пол и попадает на брюки.

— Древнегреческий трагик Эсхил, — скрипучим и медленным голосом произносит Артем, наблюдая, как Сеня сперва ищет тряпку, а потом вытирает пол, — погиб в глубокой старости от того, что орел сбросил ему на голову черепаху. Но это другое: тут действует рок, фатум, эту смерть ему предсказал оракул. Во всем этом кроется символизм.

— Зачем орел сбросил ему на голову черепаху? — интересуется Лена.

— Сложно влезть в голову птицы, жившей две с половиной тысячи лет назад. Но похоже, что этот орел перепутал лысину Эсхила с камнем и хотел разбить об нее черепаший панцирь. Это случилось на Сицилии, примерно из этих же мест наш Гаэтано, да? Ты из Неаполя?

— Не совсем, — говорит Гаэтано. Он отвечает с ленивой улыбкой, потягиваясь, как пляжный турист, заказывающий прохладительные напитки у официанта.

— Неаполь. Там находится система подземных тоннелей, образованных природными катаклизмами, и один из этих тоннелей якобы ведет в царство мертвых. Раньше из этих тоннелей поднимались ядовитые испарения, которые отравляли зверей и птиц. Надышавшись ими, оракулы прозревали будущее.

— Есть даже фраза: «увидеть Неаполь и умереть», — некстати вставляет Сеня.

— В Неаполь нельзя ехать одной, — говорит Лена. — Местные мужчины ведут себя мерзко.

— Зато в Неаполе тебя не убьет сосулей.

— Или куском фасада.

— И все-таки там очень красиво — я имею в виду архитектуру, ландшафт. Неаполитанский залив, сливающийся с Тирренским морем, — говорит Сеня. — Впечатление от него просто головокружительное. Про итальянские города пишут, что это как Петербург, но в идеальном климате.

— Я не совсем из Неаполя, — говорит Гаэтано.

— Возникает вопрос: зачем переезжать из идеального Петербурга в неидеальный? Зачем тебе эти сосули, грязь, холод?

Гаэтано на некоторое время задумывается. Его лицо не выражает особой заинтересованности, вовлеченности в разговор. Похоже, беседы на подобные темы случаются здесь регулярно: одни и те же реплики, повторяющиеся с незначительными вариациями.

— В чем цель твоего пребывания в Петербурге? — деревянно-каменным голосом чеканит Артем.

— Говоришь как мент, — усмехается Лена.

— Там просто скучно, — говорит Гаэтано. — Там не происходит ничего.

— А здесь тебя может убить ледяной глыбой.

— А там черепахой, упавшей с небес.

Посреди разговора Артем поднимается из-за стола и, бросив вилку в раковину, выходит из кухни. Он ни с кем не прощается, просто уходит, двигаясь как будто толчками, порывисто — как трактор, увязающий в ямах. Сеня хотел пошутить, что Артем пошел сочинять на Гаэтано донос в миграционную службу, но все-таки промолчал. А вдруг это не шутка — очень уж хмурое у Артема лицо.

После ухода Артема разговор прекращается. Внезапно оказывается, что этот деревянно-каменный человек с грубоватыми репликами был тем социальным клеем, на котором держалась беседа. Лена и Гаэтано возвращаются к поеданию мяса — они склоняются над кастрюлей, как голодные хищники. Посидев немного в молчании, похлопав себя по ногам, Сеня вынужден ретироваться: взяться за стул и утащить его в свою комнату. Вернувшись к себе, он чувствует, что этот смол ток с соседями лишил его сил.

* * *

По пути из туалета Сеня задерживается возле одной из дверей. По расчетам Сени, эта дверь ведет в комнату с видом во внутренний двор. Он замечает, что ручка отломана и на ее месте зияет дыра размером с крышку от банки для консервации. Сеня медленно наклоняется и заглядывает в дыру. Не очень понятно, что он надеется высмотреть. Сеня наблюдает однотонную черноту: возможно, кто-то заклеил эту дыру черной материей с другой стороны. В этот момент от стены плавно, как привидение, отделяется Лена и шепотом говорит:

— В этой комнате никто не живет. Это кладовка Анны Эрнестовны. Знаешь, как она ее называет?

Сеня, застыв в скрюченном положении, произносит так же негромко:

— Нет.

— Шубохранилище.

— Да?

— Надеюсь, это все-таки фигуральное выражение, — Лена рассматривает Сеню, выискивая новые следы грязи, — и в действительности там нет никаких шуб. А если и есть, то они из искуственного меха.

Сеня вежливо улыбается. Ему хочется объяснить Лене, почему он таращился в эту дыру, рассказать ей про книгу о Вагинове, но коридор и сама ситуация не подходят для обстоятельных разговоров.