Комонс

– Овсянка, сэр! – вырвалось само собой.

…вчерашнее повторяется? Он же не собирался этого говорить!…

– Конечно, овсянка! – мама положила рядом с тарелкой ложку – его персональную, десертную, серебряную, согласно семейной легенде, купленную в день его появления на свет. – «Геркулес». Он, чтоб ты знал, очень полезный, только есть надо каждое утро. Садись, сейчас чаю налью. Тебе сколько сахара?

Женька сел, уныло поковырял ложкой в клейкой массе. Есть не хотелось совершенно. Он с надеждой посмотрел на мать.

– Две ложки. Мам, мне что-то нехорошо. Может, простыл вчера после тренировки?

Она вытерла руки полотенцем и положила ладонь сыну на лоб.

– Не горячий, просто не выспался. Читать меньше надо и ложиться вовремя – тогда и будет «важно». Давай, ешь и не устраивай тут мне театра драмы и комедии! Сполоснёшь потом лицо холодной водой.

– …вы слушали «Пионерскую Зорьку! – жизнерадостно сообщил радиодинамик «Москва». Мама бросила взгляд на будильник, стоящий на хлебнице.

– Десять минут осталось! Ты хоть тетрадки вчера собрал?

Женька виновато помотал головой.

– Я так и думал. – мама всплеснула руками. – Доедай скорее и беги, горе луковое! Опоздаешь!

«…что, парень, не вышло откосить? – злорадно подумал я. – Мамы, они такие. Все наши ухищрения видят насквозь, и неважно, сколько нам лет – пять, пятнадцать, или сорок пять…»

В отличие от альтер эго я после пробуждения я чувствовал себя превосходно. Первое открытие – оказывается, я могу спать, независимо от Женьки. Мало того, высыпаться! Вот и сейчас – Женька старательно изображает из себя сосуд мировой скорби, а я бодр, сконцентрирован, уверен в себе. Футуршок, качественно придавивший меня вчера, отпустил – похоже, с самим фактом «попаданства», как и с любой серьёзной жизненной неприятностью, следует переспать ночь. И это второе открытие: внимание больше не раздёргивается на узнавание тысячи окружающих меня мелочей. Мир снова стал цельным, слившись со своим двойником, что существовал отдельно, в моём восприятии.

Третья хорошая новость: теперь я могу осторожно заглядывать в Женькину память, не тревожа его самого. Пока ещё мельком, урывками – но получается же! Или это всплывают в моей собственной памяти надёжно похороненные там детские воспоминания?

Нет, скорее всё-таки первый вариант. Мозг-то у нас теперь общий – вот я и получаю постепенно доступ к новым разделам хе-хе-хе, жёсткого диска…

И, на закуску – четвёртая новость. Пожалуй, самая важная. Удалось выработать своего рода способ «мягкого взаимодействия» с моим соседом по телу. Делается это просто: я концентрируюсь на какой-то мысли и аккуратно, исподволь подсовываю её Женьке. А когда замечаю, что она его зацепила – даю второй импульс в том же направлении. Известный трюк – чтобы сбить человека с ног, надо дважды, с малым интервалом, сильно толкнуть его ладонью в плечо. Тут то же самое, только ментально. Важно выбрать правильно момент, – и тогда всё получается, как надо – мысль (побуждение, действие) проскальзывает в череду его собственных, как намыленное, а он и не замечает, что сделал что-то «не своё». Вот, как вышло с этим дурацким «Овсянка сэр!» Женька никак не мог знать этого мема – фильм с Ливановым выйдет только через три года, в восемьдесят первом.

Что ж, дело полезное, конечно, но только это не выход. Надо как-то налаживать двустороннюю связь. Без этого я далеко не продвинусь. А пока – ждать, наблюдать и потихоньку, исподволь, подталкивать альтер эго в правильном направлении.

…в конце концов, я ведь старше, верно? А значит, мне и виднее, какое из них – правильное…

Потихоньку и исподволь не вышло. Хорошо, что в этот момент я выходил из подъезда – успел схватиться за столбик, подпирающий козырёк и не проехался носом по асфальту.

Это случилось вдруг, сразу – когда очередное моё проталкивание» совпало с лёгким беспокойством, накатившим на «реципиента». Забыл он что-то положить в сумку и встревожился по этому поводу – я так и не уловил. Сознания, моё и Женькино, с громким щелчком переключились, поменялись местами, и я осознал себя главным. Главным, понимаете? Стоило только справиться с секундным помутнением, из-за которого я чуть не заработал асфальтовую болезнь, как всё стало на свои места. Руки – мои руки! Как и ноги, и всё пятнадцатилетнее тело. Теперь не надо осторожно готовить, проталкивать, подсовывать – каждый мускул охотно подчиняется, энергия бурлит в каждой клеточке тела, которое я ощущаю безусловно своим…

…позвольте, а где же Женька? Сознание подкинуло ответ: да на моём месте, сжался в комок в специально отведённом для этого уголке мозга и паникует по поводу случившегося. Вот, кстати, и пятый вывод: зная о своём статусе «попаданца», я имею над ним преимущество. Осознать своё положение – значит, в определённом смысле, контролировать его. А этого-то мой юный двойник и лишён.

Попробовать перещёлкнуться назад? Нет, не стоит: на этот раз Женька точно запаникует и кинется за помощью к маме. А уж та не ограничится ощупыванием лба.

Так что извини, друг ситный, а придётся тебе немного побыть в моей шкуре. Пассивным наблюдателем. Кстати – попробуй-ка заглянуть в мою память – глядишь, это поможет тебе принять то, что случилось с нами обоими.

…не поверите – но мне показалось, что он услышал. И даже обозначил что-то вроде неохотного согласия. Выходит, связь налаживается?

Ладно, это всё потом. А сейчас надо торопиться. Я с удивлением обнаружил, что за попытками разобраться с приоритетом в собственном теле я изрядно отклонился от привычного маршрута. Взгляд на запястье, где красуется подарок на прошлый день рождения, часы «Секунда» – ё-моё, да я уже опоздал, звонок прозвенит через две минуты, а до школы не меньше пяти, бегом. Какой там первый урок, история? И ведёт её директор школы собственной персоной.

Итак, «а тро марш»! Что по-французски означает: «на рысях, вперёд». Как же здорово, когда ноги сами несут мальчишеское тело, знать не знающее об одышке, радикулите и болях в коленях…

5

Вторник, 4 сентября, 1978 г.

Ул. Фестивальная, школа №. 159.

День, новый день!

До школы я добежал минуты за три, установив новый личный рекорд в забегах по пересечённой местности. Оставляю слева детский сад (два плоских здания из красного кирпича), миную новенькую нарядную семнадцатиэтажную свечку-«лебедь». С разбегу перемахиваю через низкий бетонный заборчик, порадовавшись, что сегодня никто не озаботился выставить «караул» из дежурных старшеклассников, разворачивавших всех, желающих срезать маршрут, в обход, через ворота. А может и озаботился, только караульщиков сняли, сразу после звонка на первый урок? Да какая разница…

Короткий косогор позади, мухой взлетаю на широкое крыльцо. Внешняя, предбанник, собранный из мутно-зелёных стеклоблоков, ещё дверь… ну, здравствуй, родимая школа номер 159! Давненько я тебя не навещал. Лет пятнадцать, пожалуй?

Кабинетов истории у нас два, это я помню и без Женьки. Причём оба – в левом крыле третьего этажа. На лестнице чуть не налетаю на какую-то женщину, но, к счастью, вовремя торможу.

… какую-то? Поздравляю, Шарик, ты балбес!…

– Здрасьте, МарьВладимирна! (уф-ф, кажется, не напутал – спасибо утренним вылазкам в Женькину память. Или всё же вспомнил сам? Пофиг, потом..)

Наш завуч, низенькая, полноватая тётка за сорок. Одета в строгий тёмный костюм – юбка и пиджак или как это называется? – сиреневую блузку с кружевами на воротничке, жиденькие русые волосы собраны на затылке в луковицу. И смотрит на меня оч-чень даже неодобрительно.

– Адашин, восьмой «А»? Почему не на уроке?

Взгляд профессионально пронзительный, строгий – недаром её боятся больше других учителей. А вот я сейчас ничего не боюсь, наглец эдакий. Нет, серьёзно – мне просто весело и хорошо. Так хорошо, как не было уже очень-очень давно.