Компаньонка
Шрифт:
– Монашки заметили, как мы уходили, да? – прошептала она.
Он шагнул к ней.
– Я только чтобы ты снала. А не чтобы плакала. – Он погладил ее по щеке и по волосам.
– Это я виновата.
– Найн.
– А Грету почему выгнали? Она ни при чем.
– Грету не выкнали, я сабрал. Хотшу, чтоб она со мной.
Кора кивнула. Внутри была пустота и усталость. Да. Он правильно сделал, что настоял. Если ее отправят на поезде – он ее больше не найдет.
– Ты правда можешь остановиться у этого своего друга в Куинсе? Ты уверен?
– Йа. Хороший друк.
– На сколько ты сможешь там остаться? Сколько сможешь у него прожить?
Йозеф пожал плечами. Пытается держать лицо, подумала она. А сам, скорее всего, на нервах.
– Где ты будешь
Йозеф опустил глаза и двумя пальцами сжал переносицу. Окно было открыто, по улице внизу сновали машины, но в квартире все равно стояла тишина. Только нож в кухне звенел по стеклу: Грета намазывала джем на тосты. Этот звук отзывался в Коре той же болью, что когда-то – плач маленьких близнецов в соседней комнате. Это ведь тоже плач, только другой: тихий, скрытый. Грета не верила, что неизвестная дама и впрямь позволит ей забрать всю банку, и решила, видимо, съесть побольше, хотя в нее уже не лезло. Кора хорошо ее понимала. В первые дни у Кауфманов она поступала так же: ела столько пюре, что живот болел; прятала печенье в складках юбки и тащила к себе в комнату.
Нож снова клацнул по банке, и вот тут, в этот самый момент, Кора поняла, что нужно сделать. Как будто в голове зажглась лампочка. Она глубоко вдохнула и задержала дыхание. Ну конечно. Она по-прежнему слышала шум мотора и воркование голубей, но мир как будто застыл, замолчал. Кора положила руку Йозефу на плечо. Она уже была уверена – всеми фибрами души. Теперь предстояло убедить его.
– Едем со мной.
– Кута? – нахмурился он.
– В Уичиту. С Гретой. У нас большой дом. Пустые комнаты. – Она посмотрела ему в глаза, спеша высказаться, пока не заговорил он; выложить свои резоны, пока он не отказался наотрез. – Здесь ты не сможешь быть с ней, а там сможешь. У нас целый этаж не занят. Грета пойдет в школу.
Йозеф замотал головой:
– Найн, найн. Не нато плаготфорительности.
Но это вовсе не благотворительность. Вот еще. Ну как ему правильно объяснить? Что ей делать в Уичите, теперь, с отъездом мальчиков? Обеды в клубе? Званые ужины? Да ну. Ей сам бог велел помочь этому ребенку. На Центральном вокзале Кора ничего не узнала о том, кем выросла бы с бедняжкой Мэри О’Делл. Да и что в этом толку? У нее же всегда были Кауфманы. Они и сейчас с ней, стоят рядом и подбадривают. «Мы хотим взять тебя к себе. Будешь нашей маленькой девочкой». Она вспомнила, как мама Кауфман в своем чепце нагнулась: «У нас уже приготовлена комнатка. Для тебя. Окошко есть и кроватка. И маленький туалетный столик».
– Йозеф. Разумеется, ты будешь зарабатывать на жизнь сам. Найдешь хорошую работу. – Она услышала в своем голосе отчаяние, мольбу. Она просила для себя. Она хотела помочь этой девочке, как помогли ей; и хотела быть с ним, пусть просто видеться, просто видеть его. Ей отчасти верилось, что это она заслужила.
– Мой муж влиятельный человек. Он поможет тебе найти работу. А я буду смотреть за Гретой.
Йозеф посмотрел на нее как на ненормальную:
– Затшем твоему мужу мне помогайт?
– Он мне обязан. – Она произнесла эти слова и почувствовала, какая в них правда. – А еще он добрый.
Кора закрыла рот рукой. Она понимала, что звучит это все и впрямь бредово. Она предлагала ему прыжок в неизвестность, да еще вместе с ребенком. Он не бывал в Уичите. Не знает Алана. И ее саму не знает настолько, чтобы вручить ей свою судьбу и судьбу дочери. Да и она его знает не лучше. Но, с другой стороны, хорошо ли она знала Алана, когда прыгнула в неизвестность сама? А ведь с Аланом все происходило как положено: долгое сватовство, помолвка, благословение его семьи и Линдквистов. И что, помогли все эти традиционные предосторожности? Не помогли – ее попросту надули. По правде говоря, разве она не успела узнать о Йозефе больше? Еще больше узнать, пожалуй, и невозможно.
– Ты всегда можешь вернуться. Если Грете будет плохо, если тебе самому будет плохо, просто вернешься. – Кора держала руки по швам. Сейчас не надо до него дотрагиваться: не так поймет. – Я дам вам денег на обратные билеты, еще до отъезда. Вы сможете
вернуться и ничего не потеряете.Она смотрела на него. Она ждала ответа. Что еще сказать, какие доводы приводить, она не знала. Да, возможно, слишком самонадеянно полагать, что она нужна Грете. А вдруг получится? Разве Кауфманы знали точно? Что они могли знать заранее? Что они могли знать о ней? Но Кора хотела попробовать. Готова была встать перед ним на колени, если надо.
На лестнице послышались шаги, а потом снаружи повернули ручку. Сердце у Коры ушло в пятки: входная дверь не заперта! Луиза сдержала слово. Кора потуже затянула пояс пеньюара и проскочила мимо Йозефа. Успеть к двери! Она боялась, что Луиза от неожиданности закричит и напугает Грету, и больше ни о чем не думала.
Луиза стояла в дверях гостиной и в недоумении взирала на стол.
– Кора, – с поразительным спокойствием произнесла она, – что там у вас за девочка под столом сидит?
Она повернулась, и глаза у нее стали как плошки: Кора поняла, что из ванной вышел Йозеф и Луиза видит, что они вместе, видит пеньюар и распущенные волосы. Кора глянула на Луизу, открыла рот и хотела было произнести что-то спасительное, но правильные слова не шли на ум.
– Кора? – Черные брови поползли вверх.
Кора молча задрала подбородок. Слишком много предосторожностей, слишком много сложностей ради того лишь, чтобы не потерять лицо. Если Йозеф согласится, если они поедут в Уичиту, нужно сочинить план, придумать, что говорить соседям и друзьям. Готового плана у нее еще не было, так что лучше не говорить ничего, не выдумывать пока никакой истории; придется уж постоять здесь как столб и потерпеть Луизу, которая, сбросив оторопь, пришла в экстатический восторг и захохотала – обидно и заливисто. Ну и славно. Это Кора снесет. Этот смех положит начало справедливому наказанию за ее слепоту и за все глупости, что она Луизе наговорила. Надо умереть и воскреснуть – в жизни еще будет столько хорошего. А пока Луиза заслужила эти минуты; пусть посмеется над ней как следует наконец.
Часть третья
– Так ваша мечта заключается в том, что я должна стать вашей любовницей, если не могу быть вашей женой? – спросила она.
Жестокость этого вопроса поразила его. Дамы его круга старались не употреблять это слово в разговоре – каким бы выразительным оно им ни казалось. Ачер заметил, что мадам Оленская произнесла его так непринужденно, словно оно являлось неотъемлемой частью ее вокабуляра. Он невольно задумался о том, не наследие ли это ее горького прошлого. Молодой человек вздрогнул и поспешно сказал:
– Я хотел бы… я хочу перенестись вместе с вами в такой мир, где подобные категории не существуют и где мы будем открыто любить и жить друг для друга. Все остальное перестанет для меня существовать.
Элен глубоко вздохнула, а потом опять расхохоталась.
– Хотелось бы мне знать, друг мой, где такая страна? Вы там, часом, уже не были? – насмешливо поинтересовалась она.
32
Ч. 2, гл. 29, пер. В. Святкина.
Я никого не боюсь. У всех – две руки, две ноги, брюхо и голова. Вы вдумайтесь только.
Глава 18
Дома. Поезд пришел почти в полдень. На станции Алан поцеловал Кору в щеку и посмотрел на нее долгим взглядом, чтоб она заметила его тревогу, но был дружелюбен, Йозефу пожал руку, а Грете дал леденец из жилетного кармана. По дороге к машине расспрашивал о поездке и извинялся за то, что в Уичите нынче такая жара. Последняя волна перед осенью, сказал он, поглядывая в безоблачное и бескрайнее небо.