Комплекс Ромео

Михалыч взял мой номер телефона и даже сказал, что будет класть в течение первых трех месяцев на него деньги. И мне будут звонить из театров на просмотры его хорошие знакомые.

– Хотя все хорошие знакомые у меня в Питере, – грустно улыбнулся он. А потом добавил: – И оденься, Саш, по—человечески.

6

Я не смотрел на себя в зеркало. Я привык там видеть себя, трахающегося с тобой или собирающегося этим заняться. А сейчас там было чужое одинокое лицо. Лицо без определенных занятий и планов на жизнь. Лицо, которому некого было любить и которое никто не любил.

Я не покупал себе одежду. Было дико подумать, что я сделаю это для того, чтобы выглядеть иначе. Не так, как с тобой.

Я так и ходил в тех джинсах, на которых ты выстригла ножницами дырки, и надо признать, что дырки с тех пор заметно увеличились. Все в тех же мини—футбольных найковских кедах из натуральной кожи, тоже изрядно поистаскавшихся с момента нашего экзамена по акробатике на третьем курсе. А сверху у меня была надета… ну… ты бы догадалась, что…

Да, майка. Наша майка. Белая майка, на которой мы кровью чертили свои «апрельские тезисы». Как Анжелина Джоли на свою первую свадьбу. Реальная телка Анжелина. Не такая сука, как ты.

Если ты выкинула свою майку с надписью «Сегодня ночью Антон Палыч проснулся только два раза», я буду тебя убивать медленно. Убивать, конечно, в моральном значении этого слова. Убить тебя морально, тебя – сегодняшнюю, тебя – потенциальную кинозвезду федерального масштаба – гораздо важнее. Когда тебе будет некуда отвести глаза. И всю обратную дорогу и обратную жизнь ты будешь думать о том, что сделала с нашей любовью.

Тебя удивляет, мой дорогой и единственный читатель, он же родственник, как меня вообще в Москву пустили в таком виде?

Как Мессию. Мессию, пришедшего изменить этот мир.

Изменить это хреново мироустройство под названием «Три F». Сделать его наполненным настоящей любовью, не знающей корысти и предательства. Как я еще должен был быть одет для этих целей?

У меня даже не спрашивали регистрации милиционеры в метро. И так было понятно, что я здесь не живу. Не живу на этом свете в принципе. А лишь существую.

Но тем не менее даже в таком состоянии я был достойным пассажиром. Я уступал места старикам и детям. В отличие от всех других мужчин, прилично одетых и взиравших свысока, как качается, стоя на ногах перед ними, какая—нибудь трехлетняя кроха, держась за мамину руку. Я был трижды выше всех этих возвращающихся или спешащих на свою быдлятскую работенку урюков.

Я был свободен. Я любил по—настоящему. И я уступал место пассажирам с детьми, как и просила меня уважаемая дикторша в метрополитене.

7

Я имею счастье не знать, сколько денег я заработаю завтра. Точнее, завтра, скорее всего, я не заработаю ничего, но вот в ближайший месяц… не знаю. Блаженно это незнание.

К подобной жизни я привык давно. Халтуры, подработки и даже заработки появляются именно с такой периодичностью, которая позволяет не делать из этого проблему. Наоборот, все проблемы начинаются тогда, когда вырисовывается некое подобие постоянной работы. Незнание завтрашнего дня приносит большее успокоение, чем точное математическое знание его мизерных доходов.

Вчера у тебя не было денег, чтобы зайти в метро, а сегодня ты побрякиваешь целой горстью жетонов в кармане. Ты никогда не умрешь с голоду ни в мегаполисе, ни тем более в деревне. Главное – не ходить каждое утро на работу, на одну и ту же работу, в одно и то же время. В этом случае – в случае ежедневного хождения на работу – ты умрешь скорее, только от тоски и безысходности.

Когда ты не ждешь конкретного заработка, но сохраняешь при этом чувство доброжелательности к окружающему миру – он награждает тебя постоянными возможностями продолжить твое долбаное существование, надо тебе это или нет – уже второй вопрос.

Мне, конечно, пару раз позвонили и назначили пару просмотров в театре. Не могли не позвонить. Оба раза звонили интеллигентные женщины по протекции Геннадия Михайловича.

Мне задавали следующий вопрос:

– Какие отрывки вы будете показывать?

Позвольте. И я хотел спросить у вас почти то же самое.

– Какие отрывки мне вам показывать?

Диалог Ромео со стулом?

Или опять «Петушки»? Кого теперь душить? Самого себя, только самого себя.

А в остальном звали очень мило. Мы о тебе много слышали. Только обязательно приходи. У нас такой сильный творческий коллектив и впереди большие проекты.

Правда, не могли объяснить, где находятся их театры. Называли неизвестные мне ориентиры. Повернете от изда—тельства направо, свернете на Сретенку, встанете спиной к Садовому Кольцу. О чем они говорили?

А уж встать лицом к третьему транспортному кольцу – это было сродни интимному предложению, сделанному в публичном месте.

Интересно, что практически никто из тех, кто передвигается по Москве днем, были не в курсе названий ни соседних улиц, ни той, на которой они находились, ни того, куда они сами в этот момент двигаются. Полное ощущение несущегося в животном порыве стада.

Не с первого раза, но в оба театра я добрался. Смешным был случай, когда я приехал в другой театр, в котором меня в принципе не ждали. Сказал, что на просмотр. Из Питера. Там не удивились.

Собрались и просмотрели. Раздался звонок, и в трубку закричали, что меня ждут уже битый час в другом театре с названием весьма похожим. Зачем меня смотрели эти люди не из того театра? Неужели всерьез хотели взять меня на работу?

Энергии заблуждения мне явно недоставало. Точнее, она сконцентрировалась абсолютно не там, не в тех местах. Во внешнем виде энергия заблуждения была, а вот в силе внутреннего духа ее нет. Энергии не было, и заблуждения тоже. Я предельно точно знал, чего я хочу. И заблуждаться мне было не в чем.

А уж если кому—то не нравится, как я выгляжу…

8

Да, я выглядел странно даже для актера.

Этот диск на груди в пластиковой обложке с самодельным вкладышем по мотивам афиши – саундтрек к нашему спектаклю «Ромео и Джульетта». Не могу же я не носить его с собой. Бусы – дешевые и яркие – ее бусы, из этюда по Магритту. На запястьях кожаные фехтовальные браслеты, это уже мое… Но которые она обожала и просила не снимать, а точнее – надевать в самые интимные минуты.

Про остальные предметы я бы не хотел говорить. Они хоть и были выставлены на всеобщее обозрение, касаются уж совсем непубличных сторон наших с ней взаимоотношений.

Иногда я чувствовал буквально осязаемое неприятие и непонимание меня как такового людьми этого города. Мне было тяжело свыкнуться с мыслью, что сразу всем на меня насрать… абсолютно и бесповоротно. Что я никому не симпатичен, не вызываю радости, улыбок, очарования. Но и я не понимал многого…

Я садился в метро на скамейку посредине станции и недоуменно смотрел вокруг. Как будто попал в этот круговорот час назад, а не находился в нем уже достаточно долго. Куда бегут все эти счастливые преуспевающие трактористы и их утомленные дорогами родственники? Не могут же здесь каждый божий день выдавать зарплату, чтобы так воодушевленно за ней бежать, топча детей и стариков. А может, все—таки где—то дают?..