Комплекс Венеры

Последний раз я любила вселенную в день, когда я первый раз в жизни потеряла папу и в тот же день его нашла. Тогда мне было шесть лет. До того как я пошла в школу, мы ездили на дачу к бабушке недалеко от заброшенного пионерлагеря. По субботам папа ходил со мной на прогулку, пока мама оставалась у бабушки готовить вкусный обед выходного дня – овощной салат, заправленный нерафинированным подсолнечным маслом, фирменный мамин суп и котлеты с макаронами, которые в разы вкуснее, чем любые блюда, называемые пастой. От корпусов лагеря остались разрушенные, но все еще красивые фасады и небольшой пятачок, который раньше был садом, а затем просто зарос разнотравьем. Посередине стояла елка, которую зимой мы наряжали на новогодние праздники. Я ринулась к ней. В лицо так кайфово слепило солнце, и я просто бежала по аллее. Маленькая я, благословенная абсолютно синим небом. Я навсегда запомнила эту ослепительно летнюю картину вокруг себя. Это был самый радужный и цветной момент дня в моей жизни. Я просто бежала к елке, как к миражу, и летала наяву, наперегонки с самолетом. Через пятнадцать лет я много раз захочу повторить краски того отрывка детства. Но в каких бы городах закатов и рассветов я ни буду, я так и не увижу без наркотиков, антидепрессантов и трансцендентных практик столько ярких цветов моего детского лета.

Мне так захотелось подбежать к елке, что я и не заметила, как свернула с аллеи в сторону густых кустарников, залезла в какую-то щель в краснокирпичной стене и растворилась в окружении деревьев. Я подобралась к елке и захотела сказать папе, что я елочная принцесса и если я повешу елочную игрушку на ее ветку, то сейчас лето сменится зимой, пойдет снег и наступит Новый год. Я обернулась, а папы не было. Я повернула голову в другую сторону, но там тоже его не было. Я закричала «папа!», но никто не ответил. И я испугалась, что не увижу его больше никогда. Странно, каждый раз вспоминая тот случай, я поняла, что испугалась не за себя, а за папу. Я никуда не пропадала и знала дорогу домой, мне показалось, что пропал мой отец, ведь он всегда должен был быть рядом. Я обнимала елку, смотрела вверх сквозь разлапистые ветви, и синее небо закончилось, оно стало серым, облака закрыли пролетающий в небе самолет, и мне на голову полил небольшой дождь. Я зажмурилась и попросила у бога: «Сделай так, чтобы папа нашелся, а небо снова стало синим!»

Испуганный папа нашел меня и взял за руку. Но погода так и не улучшилась, дождь лил все сильнее, и мы побежали домой.

Я не помню больше таких ярких сладких вкусных моментов. В моей памяти их больше никогда не было, поэтому для меня Вселенная – странный партнер для сделок, хотя именно после того как меня изнасиловали, эта дама выплатила мне очень большую компенсацию: вскоре я вышла замуж за долларового мультимиллионера и мой отец стал крупным влиятельным функционером в мире науке. Но полюбить, ни Вселенную, ни кого бы то из людей, ни себя саму, ни детей, мне больше не удалось. Наверное, поэтому я переходила из болезни в болезнь, приобрела толерантность ко всей психиатрической аллопатии, и даже психиатры стали заговаривать со мной о силе любви. Вместо того чтобы поверить в Бога во взрослом возрасте, я сделала аборт.

Я сформулировала это в первую же минуту пребывания рядом с Софией и резко перебила ее вступительную речь. У нее был бархатный, обволакивающий и в то же время очень строгий голос. Я понимала, что если не начну первой, то буду загипнотизирована ей, поэтому сразу сформулировала свой сокровенный запрос на психотерапию: «Мне тридцать два года, и я никого не люблю. У меня биполярное расстройство и паранойя, комплекс Электры и чувство вины за то, что у меня нет чувства вины после того, как я сделала аборт. Мой муж любит меня, но я его нет, я с ним ради денег и безопасности, но самое главное – я с ним потому, что он обыграл моего отца однажды в карты. Хоть кто-то обыграл моего отца. Когда я забеременела, я пыталась выбрать из двух зол наименьшее, что для меня чуть менее ужасно – мальчик или девочка? Я бы сказала мальчик, но он бы носил гены деспотичного дедушки, ужасного похотливого предателя – моего отца. Еще он бы напоминал мне о насильниках. Но девочка – девочка даже хуже. Она была бы похожа на мою мать, инертную невротичку, терпилу, замученную хозяйку, вечно несчастную, некрасивую, а также на свекровь и на меня. Я испытала удовольствие, когда избавилась от плода. Я надеялась, что Роман меня изничтожит и я пройду очищение, а он меня не простил, но и не наказал, оставил шанс на повторную беременность. Мои ночные кошмары ухудшаются, а их персонажи начали завоевывать территорию реальности. Препараты мне не помогают, а от нетрадиционки я закрываюсь. Есть также то, помимо изнасилования, что я никогда вам не расскажу, и это самое главное, но все равно я надеюсь на чудесную таблетку, потому что я не хочу страдать и умирать. Я не склонна к самоубийству и хочу жить и наслаждаться, но это не значит, что не страдаю депрессией. Возможно, я хочу подольше жить, чтобы потом было обиднее и страшнее умирать, и в этом мой особый мазохизм. Еще у меня навязчивое желание начать сексуальные связи с незнакомыми мужчинами, будучи замужней женщиной, но я никогда этого не сделаю, и оттого желания кажутся мне безобидными. Я хочу выздороветь и стать счастливой. Вы возьметесь за меня? Пожалуйста! У меня есть деньги, и я готова работать. Не могу больше менять докторов. Вы первая, кому я рассказала правду. Спасите меня».

ГЛАВА 3

Стать свободной. Простить себя. Простить отца. Стать счастливой. Чтобы Коря навсегда ушел и больше не приходил. Уйти от Романа. Полюбить Романа. Родить ребенка. Стать счастливой матерью. Все забыть. Чтобы мама не болела. Чтобы у меня появился друг, который был бы в меня влюблен, но оставался всегда просто другом. Чтобы мама оказалась не моей мамой. Влюбиться. Стать здоровой.

Все мои тетради в сумочке, листочки бумаг, заметки в айфоне и начатые вордовские документы были исписаны моими запросами. Я писала их и стирала, составляла списки, редактировала и направляла их к адресатам – психоаналитикам, коучам, Деду Морозу, самой себе, папе. Годами я писала и стирала, писала и стирала, готовила письма и не отправляла. Я ждала от психологов, что они помогут сделать мне запрос. Я принимала психоанализ, потому что он не требовал делать прямой запрос. Мне сказали, что начать психоанализ можно просто поточным рассказом о чем угодно, с любого момента и говорить пятьдесят минут не переставая и после очередной сессии аналитик тебя исцелит. Ведь аналитик – это сверх компьютера, который сопоставляет все сказанные тобой слова и их последовательность, выявляет в словах архетипы и символы, вытаскивает из снов разгадки, а потом помогает тебе нырнуть на самое дно океана. А если не хочется нырять, он выпишет тебе волшебный препарат, ты выпьешь его и проснешься новым человеком.

Если не получается, не беда! Психоанализ – долгая терапия. К Фрейду и Юнгу ходили десятками лет. Психоанализ – это процесс, а не результат. Вода точит камень. Я работаю над собой, не замалчиваю свои проблемы и честно посещаю терапию. Я отдаю на нее время и деньги, я делаю домашние задания, веду блокнот: я делаю все, что могу. В таком забвении прошло больше десяти лет. И вдруг я, наконец, сформировала запрос.

Мне захотелось после этого просто убежать, выключить телефон и весь последующий год отмечать, хвалить себя, поздравлять себя с победой, плакать, обвинять себя в том, какая я сука. Мой запрос – это квинтэссенция нелюбви. Но с другой стороны, главное ведь запрос, и, когда ты его озвучиваешь, мозг начинает подбирать решение сам собой. Если запрос означат желание все исправить, это значит, что хеппи-энд моих сессий с Софией – мой чистосердечный монолог: «Мне тридцать два года, и я всех люблю. Я психически здорова. Мои отношения с родителями гармоничны, и у меня нет открытых гештальтов и комплексов, связанных с отцом. Мне так жаль, что я сделала аборт, но я свободна от чувства вины, потому что тогда я не могла поступить иначе, и я прощаю себя за это. Мой муж любит меня, я люблю его тоже – как человека, как мужчину, я благодарна ему за поддержку, за партнерство, и я абсолютно свободна в дальнейшем продолжении брака: я могу остаться с ним, если я захочу, и смогу расторгнуть брак, если посчитаю так лучше, оставшись с ним друзьями. Я была с ним замужем, потому что хотела этого, и мои отношения с отцом здесь совершенно ни при чем. Как я заблуждалась, когда испытывала отвращение к плоду! Я даже не знаю, кого я теперь хочу больше – мальчика или девочку! Мальчик будет носить лучшие гены моего рода: у него будет математический талант, склонность к точным наукам, мужество и умение побеждать. Девочка будет хозяюшкой или капризной красавицей. Я хочу и мальчика, и девочку! Изнасилование давно в прошлом, я его пережила, и его больше нет со мной. Да, это болезненный опыт, но все, что нас не убивает, делает сильнее. Я больше не держу в себе зла на этих заблудившихся людей на низких вибрациях, их нет в моем настоящем времени. Они уже наказаны – кто физически, кто юридически, остальные кармически. Но я не упиваюсь мыслями о наказании и мести, их просто для меня нет. У меня нет ночных кошмаров, и Коря покинул меня. Он не был таким уж и страшным, я его выдумала, я его и забыла. Мне помогли препараты, а нетрадиционная терапия, осознанная на пути осознанности и принятия, лишь закрепила действие химических соединений на духовном уровне. Я совсем не склонна к саморазрушению. Я хочу жить долго и не боюсь смерти, не думаю о смерти и принимаю естественную смерть как часть жизни. У меня нет никаких навязчивых мыслей о сексуальности, потому что я принимаю свою здоровую сексуальность и направляю ее в то русло, которое приносит мне благо – личное и семейное счастье. Я не хочу изменять своему мужу, потому что мне не нужен такой сексуальный опыт, но даже если я изменю, я не буду считать, что сделала что-то ужасное, и готова буду проработать это. Мне больше не нужна терапия. Доктор, я вам очень благодарна. Я счастлива».

Так? Я не верила в это. Запрос – это приговор, какая я мразь и что с этим справиться невозможно. Мне захотелось исчезнуть, и я съежилась. София была вправе убить меня, и я этого заслуживала. Я призналась себе в трусости, так как мое признание была переполнено обвинениями в адрес других, в основном в адрес мужчин, но я ненавидела и свою мать. Я совсем не чувствовала себя ректором собственного же математического колледжа в Великобритании, я смотрела на Софию, как маленькая девочка, ожидающая кары. Но она лишь едва заметно улыбалась мне и предложила взять мне лист бумаги и цветные карандаши. Что? Арт-терапия? Вот прямо сейчас, банальная арт-терапия, как по четвергам в муниципальном психоневрологическом стационаре? Как в психологических группах для подростков, где все рисуют красками, пока куратор сидит в кафетерии, а потом раздает по два предложения каждому? А потом я наклеила бы свои рисунки на стену и хвасталась маме с папой, какая дочка художница? Вы серьезно?

София сказала, что мы будем рисовать мандалу. Мне мешал мой опыт и знания, моя чрезмерная для девушки начитанность про психотерапевтические методы и тесное знакомство со всеми течениями. Мандала казалась мне интересной и мистичной когда-то давно: какой-то цветной запутанный круг с узорами, такой красивый и личный, и что если его нарисовать, случится волшебство. Но когда я сталкивалась с рисованием мандалы в самых разных местах, она обесценилась. Я все больше и больше превращалась в скептическую невротичку, осознающую материальность своего тела. Все мои желания и ощущения были продиктованы телесностью. Мне было легко заболеть, меня легко было убить и трахнуть, потому что я была телом, самкой, биовидом, девочкой, девушкой, женщиной, животным, вещью. Никто не говорил, что это была простая для обладания вещь и безопасная в использовании. В составе этой вещи было много ядов, и она умела убивать сама. Ее можно было любить, можно было ненавидеть, ей можно было пользоваться согласно инструкции, как, например, это делал мой муж, оставаясь всегда в зоне безопасности. Эта вещь злопамятна и где-то самолюбива, она любила удовольствия, но боялась их получать. Как вещь могла нарисовать что-то кроме просто рисунка красками на бумаге? Вещь могла произвести только вещь, без всяких скрытых символов.

Бессознательное? Бросьте. Мозг слишком сложная нейронная масса, память непостоянна и несовершенна, нервная система – это клубок. Мужчины любят придавать своей нервной системе божественные свойства. Мужчины по своей сути дикари и носят в себе не только похотливые инстинкты древних туземцев, но и дремучие представления о мире. Они мистифицируют все вокруг себя, так любят тешить своих внутренних детей и желание переспать с собственной матерью, что выстраивают чрезмерную систему сублимаций. Вся архитектура, мировая литература, история, наука, искусство, абстракционизм, театр, секс, религия, наркотическое опьянение, в результате чего – шедевры мировой музыки, математические открытия, мода, культура, все это – просто материя, порожденная мозгом дикарей-мужчин. Они придумали бога и богинь, патриархат и матриархат, считают себя сверхлюдьми и не готовы признавать свои болезни и смертность такими, какие они есть.

Если бы даже, предположим, скрытые символы бы были и было бы что-то большее, чем плоть, и творчество было бы сверхъестественным, оно бы не тиражировалось, как типовой продукт. Мандалы рисовались по всему миру, примерно по одной и тоже схеме, в одних и тех же психологических школах, по одним и тем же лекалам. Они были однотипны, как бигмак или шампунь для волос: есть для жирных, ломких или от перхоти. Масс-маркет за пару евро, салонные профессиональные шампуни за десять-пятнадцать евро или селективные медицинские, стоимостью под полторы-две сотни. Также и с мандалами и всеми этими закорючками на бумаге, которые мы позаимствовали от дикарей, – их можно рисовать с детьми в раскрасках или проходить дорогостоящие индивидуальные кружки рисования с тибетскими монахами, суть не меняется. Мы тешим свою плоть через повторение одного и того же, мечтая, что мы обретем вечную жизнь или найдем философский камень.

Но в тот момент я была слишком открыта для всего, что бы мне ни предложили. Я испытала чувство очищения, искренности, победы над собой и абсолютного доверия к человеку напротив меня. Это чувство граничило с истерикой и ощущением полной беззащитности, поэтому я бы согласилась на все, что мне сказали. Мозг отключил критическое мышление. Я была готова принять любой препарат без инструкции, съесть что угодно, переспать с кем угодно, выйти из окна, подписать любое соглашение, не читая. Я доверяла Софии, и я уже не могла мыслить системно и взвешенно. Я взяла карандаши и начала пытаться нарисовать идеальный круг. Я поискала циркули или линейки в стойке с пишущими принадлежностями и не нашла, посмотрела заплаканными ошарашенными глазами на Софию, она продолжала на меня смотреть с пониманием, не переставая ненавязчиво улыбаться. Я хотела ее спросить: «Не будет ли циркуля», – а она наблюдала за моей реакцией, предсказывая мое поведение. Она была благодарна за то, что я все вот так рассказала, в первые же пять минут? Она гордится, что я ей так доверяю? Она любит свою работу?