Компонент
Шрифт:
Только поглядите – эти волчьи глаза обмениваются в зеркале взглядом со мной, своею внутренней овечкой.
Смерть наоборот:
в конечном итоге отца катят по коридору и завозят в боковую комнату. На двери написано «Кладовка», и это действительно кладовка, но теперь пространство под полками с вещами заставлено еще и медаппаратурой, и к ней подключают отца.
Видимая часть лица младшей докторши посерела от усталости, но девушка все равно добрая, не торопит меня, а просто стоит поодаль, но как бы вместе
Носильщик, который помог нам въехать в здание и показал удобное место для колясочников, сказал, что из этой кладовки как раз вывезли того, кто как раз отошел, короче, нам повезло.
Докторша много всего мне рассказывает. Потом она говорит:
– Вам нельзя оставаться. Извините. Мы будем держать вас в курсе.
– Все будет хорошо? – спрашиваю ее.
Она смотрит на меня в упор.
– Гарантий никаких, – говорит она.
Затем она просит у меня прощения и, извинившись, поворачивается к другому посетителю.
До меня вдруг доходит, что на ней, кажется, надет мешок для мусора.
К двери приближается другая женщина и просит меня уйти. Тоже в мешке для мусора.
– У вас до сих пор дефицит? – говорю я.
– А когда его не было? – говорит она.
– Мы вам позвоним, – говорит третья в мусорном мешке.
Я засовываю руки в карманы и тут осознаю, что понятия не имею, куда дела ключ от машины.
Младшая докторша, удаляясь, вероятно, почуяла мою панику. Она окликает меня через весь коридор.
– Чтобы завести машину, вам нужно вставлять ключ в замок зажигания? Ручаюсь, когда вы подойдете к ней и взглянете на замок, ключ окажется в нем.
И она права. Я нахожу машину там, где ее оставила: она словно наполовину вывернута из парковочного места, двигатель не заглушен, а одна из задних дверей широко распахнута, словно кто-то только что из нее вышел.
Я закрываю открытую дверь. Сажусь спереди. Сдаю назад и ставлю машину как положено, то есть по всем правилам.
Глушу двигатель. С минуту просто сижу.
Снова завожу двигатель. Понятия не имею, куда ехать.
Двенадцать часов назад.
Пока в промежутке между одним и другим (я имею в виду между тем, что только что произошло с его сердцем, и тем, что скоро произойдет) мы ждем скорую, которая не сможет приехать, поскольку скорых не хватает, потому что очень много других людей все еще нуждаются в такой же экстренной помощи, отец смотрит на одеяло, которым я укрыла ему ноги, сбрасывает его, будто оно жжется, и, прежде чем я успеваю его удержать, скатывается с кресла на пол и пытается подтянуться, упираясь в тумбочку, и я вскрикиваю.
Он говорит, что должен погулять с собакой, он всегда гуляет с собакой в это время дня, крайне важно, чтобы он погулял с собакой прямо сейчас.
– Нет, папа, – говорю я, – сейчас полпятого утра, посмотри, еще темно, ты не гуляешь с собакой в такую рань.
Он обмякает,
отпускает тумбочку и снова грузно опускается на коврик.Потом он заводит одну руку за спину и достает из-под кровати ботинок. Наполовину засовывает в ботинок босую ногу. Он не в состоянии засунуть туда всю ногу.
Что-то бормочет.
– Девушка… Девушка удавится, точнее, удивится…
Девушка, которая здоровается с ним и с собакой, проезжая мимо на велосипеде, когда он гуляет с собакой в будни. Похоже, для него важно, что именно в будни. Потом он спрашивает, какой сегодня день.
– Тебе нельзя, – говорю я.
Он качает головой.
Он произносит слово.
– Компа…
Потом говорит:
– …нейская.
Он рассказывает так, будто дело срочное, что однажды она поздоровалась, проезжая мимо, а на следующий день он ей ответил, и теперь они здороваются по будням.
– Жесть, – говорит он.
– Жесть? – говорю я.
– Жесть, – говорит он.
– Папа, – говорю я. – Не дури. Никуда ты не пойдешь.
Потом он говорит, чтобы я не мыла посуду, что стоит внизу на кухне в мойке, потому что я никогда не мою ее как следует, и после этого она всегда грязная.
Потом он замолкает.
Сидит, привалившись бедром к полу и обхватив обеими руками ножки тумбочки. Ботинок чудом держится на ноге.
Я стою над ним, разведя руки.
От меня, как всегда, толку никакого.
Три часа назад.
Полвторого ночи.
У меня жужжит телефон. Отец прислал СМС. Читаю:
«Не могу сдвинуться».
Последние пару раз, когда мы говорили по телефону, он рассуждал о переезде в квартиру поменьше.
– Зачем? – сказала я. – У тебя чудесный дом.
– Перемен хочется, – сказал он.
– Звучит немного туманно, – сказала я.
– Ничего туманного, – сказал он. – Хотелось бы начать с чистого листа.
– В разгар пандемии и в без малого восемьдесят лет ты хочешь начать с чистого листа, – сказала я.
– Домa сейчас хорошо продаются, – сказал он. – Дома с садом.
– Тебе же нравится твой сад, – сказала я.
– Мне бы хотелось сад побольше, – сказал он. – А дом поменьше.
– В твоем возрасте? – сказала я.
– Почему тебя так смущает, что я хочу жить по-своему? – сказал он. – Ведь ты же сама всегда жила по-своему так… так…
Знаю, он вспоминает слово «эгоистично».
– Меня смущает то, что переездом придется заниматься мне, – сказала я. – А потом и работой в саду.
– Черта с два, – сказал он. – Ты же ни дня в своей жизни палец о палец не ударила.
– Переезд – один из пяти самых больших стрессов в жизни любого человека, – сказала я.
– Тебя я ни о чем не прошу, – сказал он. – Зря вообще затеял этот чертов разговор.
И он бросил трубку.
Теперь я смотрю на слова на экране телефона. «Не могу сдвинуться». Отлично. Одумался. Но он обычно ложится спать в десять. Значит, явно не спит посреди ночи и все еще стрессует из-за идеи переезда.