Компромат на президента

Приближался город, и, хотя дорога стала шире, машин на ней прибавилось, лавировать становилось все сложнее, поневоле пришлось чуть сбросить скорость. Другие автомобили, повинуясь знаку, уже чуть ползли. Бондарев выскочил на разделительную полосу. Машину трясло так, что оставалось удивляться, как она не разваливается на части. Милиционер перебежал дорогу под самым носом у испуганных водителей и, став на краю разделительной полосы, завертел полосатым жезлом, как самолетным винтом, показывая, чтобы Бондарев проезжал как можно быстрее.

«Спасибо другу, – усмехнулся Клим, – догадался дать распоряжение. Все-таки хорошо, что у нас Россия, а не Германия. Там такие штучки с "зеленым коридором" для друзей очень быстро становятся предметом судебного разбирательства».

Из-за поста ГИБДД сорвалась милицейская машина с включенными сиреной и мигалками. Вскоре она уже замаячила впереди. Милицейский автомобиль расчищал дорогу. Машины шарахались к обочине, замирали. Прохожие недоуменно пожимали плечами, глядя на то, как «менты» прокладывают путь для самого заурядного потрепанного внедорожника с московскими выгоревшими номерами.

Перед поворотом в свою улицу Бондарев махнул рукой, чтобы машина сопровождения уходила, но капитан дорожной службы получил другие инструкции. Он выключил сирену и тоже свернул в узкую улицу с частной застройкой. Машины прошли дверь в дверь, и лишь перед самым своим домом Клим чуть вырвался вперед. Даже не оглядываясь, он бросился на крыльцо, вбежал в дом. Но в комнату заглянул не сразу, ожидая засады, прижался спиной к простенку и глянул в дверное стекло, отражавшее стол и диван.

– Эй! – его возглас наполнил пустую гостиную и погас в ней, дверь в спальню, дверь в ванную комнату оставались открытыми.

«И там никого, – Бондарев перешагнул порог, снял наколотую на акулью челюсть записку, пробежал ее взглядом, тут же отметил, что телевизионный пульт лежит не на том месте, где он оставил его в последний раз.

– Дурочка… – пробормотал он, опускаясь на диван и забрасывая ногу за ногу, – ты мне казалась осмотрительнее.

Капитан сидел в милицейской машине и тяжело дышал, словно всю дорогу не ехал, а бежал перед Бондаревым. Перед ним за лобовым стеклом простиралась простенькая московская улочка, каких уже мало осталось в столице.

«И зачем мы так мчались?»

Когда капитан выбирался на узкий тротуар, на соседней улице усатый мужчина, стоявший у забора, раздраженно оправдываясь, бросил в трубку мобильника:

– Он приехал не один, с ним как минимум мент, – и тут же зашагал к припаркованному неподалеку от перекрестка старому «Мерседесу».

Клим сидел и прислушивался к шорохам, наполнявшим дом, но все они были привычными, ни одного лишнего.

Послышался настойчивый стук по косяку входной двери.

– Разрешите?

– Проходите, – голос Бондарева звучал ровно и спокойно.

В гостиную заглянул капитан милиции. Он не знал, кого ему пришлось сопровождать, с какой целью, просто выполнил приказ начальства. Капитан снял фуражку и вытер мокрый лоб, ему пришлось попотеть, чтобы на протяжении пятнадцати километров городских улиц держаться впереди внедорожника. Он смотрел на мужчину, сидевшего у стола, и не мог понять – зачем тот мчался через весь город, куда спешил? Не за тем же, чтобы теперь покачивать ногой в одиночестве.

– Все в порядке? – спросил он и не удержался, прошелся взглядом по рыболовным трофеям, развешанным у камина.

– Почти, – отозвался Клим, – спасибо за помощь.

– Работа такая, – устало улыбнулся милиционер, – вы машину водите классно.

– Многие так считают… – рассеянно ответил Клим Владимирович.

– Я поехал?

– Можете ехать, – это прозвучало как приказ.

Милицейская машина так и не смогла развернуться на узкой улице в один прием, капитану пришлось сдавать задом.

Бондарев забарабанил пальцами по столу. Он мог сто раз ошибаться, возможно, Ладе ничего и не грозило, но он на время взял ответственность за нее на себя. А теперь даже не знал, где ее искать. Не то чтобы он не мог без нее жить, такого с Климом никогда не случалось, на женщин он всегда смотрел трезво, и ни разу еще ему не приходилось терять из-за них голову. На его взгляд, Лада была породистой, сексапильной, умной женщиной, с которой неплохо проводить время. А самым ее большим достоинством являлся «веселый секс». Но, кем бы она ни была, пусть даже древней занудной старухой, Бондарев взялся ее опекать и не имел права допустить, чтобы с ней случилось плохое.

«Работа? Дом? Подруги? Родители, если они у нее живы? Иногда после счастливого спасения вспоминаешь, что долго не навещал родителей. Просыпается сентиментальность… – перебирал в уме Клим, пытаясь понять, куда могли понести Ладу ноги после того, как она вообразила себя абсолютно свободной, – нет ничего хуже, чем думать за женщину. Они не думают, они живут эмоциями. И эмоции у них непредсказуемы».

Он всматривался в короткие слова записки.

«Написана торопливо. Ей хотелось уйти как можно скорее, но никто не заставлял ее писать. Рука двигалась непринужденно, без напряжения. Она даже не заботилась о том, чтобы писать разборчиво, мол, кому надо, постарается прочесть».

Старый черный блестящий телефонный аппарат затарахтел своим допотопным зуммером. Звонок трофейного «Сименса» был рассчитан на то, чтобы его услышали в одной из просторных приемных рейхсканцелярии. Запульсировал светом и радиотелефон.

– Слушаю, – Бондарев редко когда говорил «алло».

– Клим, – прозвучал на другом конце линии голос Лады, – ты нашел записку? Я ушла, а потом подумала, что ты станешь волноваться. Решила перезвонить.

– Записку нашел. Как ты?

– Со мной все в порядке. Извини, не могу говорить долго. Звоню с чужого мобильника, ты же вытащил меня из дому, даже не дав толком собраться.

– Тебе нельзя быть одной в городе. Нужно встретиться.

– Почему?

– Нельзя, – повторил Клим.

– Ты думаешь… – Лада не договорила.

– Я хотел бы тебя увидеть прямо сейчас.

– Я не против, – после короткой паузы с видимым усилием проговорила Сельникова, – мы встретимся… – и она принялась объяснять, как и где они встретятся.

Клим, обычно привыкший сам выбирать место и время встреч, на этот раз не перебивал, слушал внимательно и лишь изредка поддакивал, чтобы напомнить о себе.