Компромисс
Шрифт:
– Очень рад за вас.
Я позвонил Штейну.
– Здорво, – говорю, – тебя можно поздравить.
– Рано. Ответ будет в среду.
– Какой ответ?
– Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят – нет опыта поездок в капстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах?
– Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал…
– А я даже в Югославии был. Югославия – почти что кап…
– Я звоню из клиники. У тебя сын родился.
– Мать твою! – воскликнул Штейн. – Мать твою!..
Теппе протянул мне
– Рост, – говорю, – пятьдесят шесть, вес – три девятьсот. Лена чувствует себя нормально.
– Мать твою, – не унимался Штейн, – сейчас приеду. Такси возьму.
Теперь нужно было вызвать фотографа.
– Звоните, звоните, – сказал Теппе.
Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера.
– Михаил Владимирович нездоров, – сказала она.
– Пьяный, что ли? – спрашиваю.
– Как свинья. Это ты его напоил?
– Ничего подобного. И вообще, я на работе.
– Ну, прости.
Звоню Малкиэлю.
– Приезжай, ребенка сфотографировать в юбилейный номер. У Штейна сын родился. Гонорар, между прочим, двойной…
– Ты хочешь об этом ребенке писать?
– А что?
– А то, что Штейн – еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Ты фантастически наивен, Серж.
– Я писал о Каплане и не согласовывал.
– Ты еще скажи о Гликмане. Каплан – член бюро обкома. О нем двести раз писали. Ты Каплана со Штейном не равняй…
– Я и не равняю. Штейн куда симпатичнее.
– Тем хуже для него.
– Ясно. Спасибо, что предупредил.
Говорю Теппе:
– Оказывается, и Штейн не подходит.
– У меня были сомнения.
– А кто меня, спрашивается, разбудил?
– Я разбудил. Но сомнения у меня были.
– Что же делать?
– Скоро еще одна родит. А может, уже родила. Я сейчас позвоню.
– А я выйду, прогуляюсь.
В унылом больничном сквере разгуливали кошки. Резко скрипели облетевшие черные тополя. Худой, сутулый юноша, грохоча, катил телегу с баком. Застиранный голубой халат делал его похожим на старуху.
Из-за поворота вышел Штейн.
– Ну, поздравляю.
– Спасибо, дед, спасибо. Только что Ленке передачу отправил… Состояние какое-то необыкновенное! Надо бы выпить по этому случаю.
«Выпьешь, – думаю, – с тобой… Одно расстройство».
Я не хотел его огорчать. Не стал говорить, что его ребенок забракован. Но Штейн уже был в курсе дела.
– Юбилейный материал готовишь?
– Пытаюсь.
– Хочешь нас прославить?
– Видишь ли, – говорю, – тут нужна рабоче-крестьянская семья. А вы – интеллигенты…
– Жаль. А я уже стих написал в такси. Конец такой:
На фабриках, в жерлах забоев,На дальних планетах иных —Четыреста тысяч героев,И первенец мой среди них!Я сказал:
– Какой же это первенец? У тебя есть взрослая дочь.
– От первого брака.
– А, – говорю, –
тогда нормально.Штейн подумал и вдруг сказал:
– Значит, антисемитизм все-таки существует?
– Похоже на то.
– Как это могло появиться у нас? У нас в стране, где, казалось бы…
Я перебил его:
– В стране, где основного мертвеца еще не похоронили… Само название которой лживо…
– По-твоему, все – ложь!
– Ложь в моей журналистике и в твоих паршивых стишках! Где ты видел эстонца в космосе?
– Это же метафора.
– Метафора… У лжи десятки таких подпольных кличек!
– Можно подумать, один ты – честный. А кто целую повесть написал о БАМе? Кто прославлял чекиста Тимофеева?
– Брошу я это дело. Увидишь, брошу…
– Тогда и не упрекай других.
– Не сердись.
– Черт, настроение испортил… Будь здоров.
Теппе встретил меня на пороге.
– Кузина родила из шестой палаты. Вот данные. Сама эстонка, водитель автокары. Муж – токарь на судостроительном заводе, русский, член КПСС. Ребенок в пределах нормы.
– Слава богу, кажется, подходит. Позвоню на всякий случай.
Туронок сказал:
– Вот и отлично. Договоритесь, чтобы ребенка назвали Лембитом.
– Генрих Францевич, – взмолился я, – кто же назовет своего ребенка Лембитом! Уж очень старомодно. Из фольклора…
– Пусть назовут. Какая им разница?! Лембит – хорошо, мужественно и символично звучит… В юбилейном номере это будет смотреться.
– Вы могли бы назвать своего ребенка – Бовой? Или Микулой?
– Не занимайтесь демагогией. Вам дано задание. К среде материал должен быть готов. Откажутся назвать Лембитом – посулите им денег.
– Сколько?
– Рублей двадцать пять. Фотографа я пришлю. Как фамилия новорожденного?
– Кузин. Шестая палата.
– Лембит Кузин. Прекрасно звучит. Действуйте.
Я спросил у Теппе:
– Как найти отца?
– А вон. Под окнами сидит на газоне.
Я спустился вниз.
– Але, – говорю, – вы Кузин?
– Кузин-то Кузин, – сказал он, – а что толку?!
Видимо, настрой у товарища Кузина был философский.
– Разрешите, – говорю, – вас поздравить. Ваш ребенок оказался 400000-м жителем нашего города. Сам я из редакции. Хочу написать о вашей семье.
– Чего писать-то?
– Ну, о вашей жизни…
– А что, живем неплохо… Трудимся, как положено… Расширяем свой кругозор… Пользуемся авторитетом…
– Надо бы куда-то зайти, побеседовать.
– В смысле – поддать? – оживился Кузин.
Это был высокий человек с гранитным подбородком и детскими невинными ресницами. Живо поднялся с газона, отряхнул колени.
Мы направились в «Космос», сели у окна. Зал еще не был переполнен.
– Денег – восемь рублей, – сказал Кузин, – плюс живая бутылка отравы.
Он достал из портфеля бутылку кубинского рома. Замаскировал оконной портьерой.
– Возьмем для понта граммов триста?