Комсомолец 2

Уже во время зачётной недели Слава признался нам с Пашей, что «почувствовал всю шаткость своего положения». Зачёты и допуск к экзаменам он получил — больше в счёт былых заслуг и из-за внимания к его персоне со стороны руководства института. Но перед экзаменами всё больше мандражировал, будто предчувствовал недоброе. Он заявил, что почти ничего не понимает в той же физике — и вообще путал её с историей КПСС. Потому перед Новым годом Могильный и подбросил ему идею: предложил выяснить у старшекурсников, чем можно «подмазать» преподавателей.

— Предлагаешь дать им взятку? — спросил Аверин.

— Нет, ты не о том подумал, Слава, — сказал Павел.

— Да неужели?

— Ты помнишь, что нам рассказывали о преподавателе физики?

— Что каждый пятый у него при первой сдаче получает «неуд»?

— Что он обожает, когда его стол во время экзамена покрыт красной скатертью, — сказал Могильный.

— Эээ…

— А ещё он любит курить во время экзамена, пить газированную воду и читать «Футбол-Хоккей», — добавил Паша. — Улавливаешь мою мысль?

Пашкину мысль Аверин уловил. Признал её «мудрой». Решил, что «будет глупо не попробовать». И в воскресенье вечером (четвёртого января) он явился в общежитие с новенькой красной скатертью, с ярко-зелёным сифоном для газировки и с газетами (купил не только «Футбол-Хоккей», но и «Советский спорт»). Всё это добро мы в понедельник понесли в институт — явились туда одними из первых. Староста умудрился раздобыть ключ от аудитории, где будет проходить экзамен. Подготовил её к появлению преподавателей. Вышел из аудитории взволнованный, но довольный, словно уже получил в зачётку желанную запись.

— Готово, — сообщил он.

Уселся на широкий подоконник рядом с нами — ждать начала экзамена.

* * *

Нежина со мной сегодня снова не поздоровалась.

Королева кивнула Славе и Паше, поприветствовала Пимочкину, Фролович и Боброву.

Меня Альбина словно не заметила.

* * *

Первый экзамен в новой жизни не казался мне чем-то особенным. Я не испытывал перед ним волнения: в высоком уровне своих знаний не сомневался (если не сдам я — не сдаст никто из нашей группы), хитрых вопросов профессора не боялся. С физиком у меня сложились если и не прекрасные, то «ровные» отношения. С Феликса тот пример не брал: без повода ко мне на занятиях не придирался. Я вёл себя с ним подчёркнуто уважительно (как и с остальными преподавателями — даже с Попеленским). Так что рассчитывал получить на экзамене справедливую оценку своих знаний. Такой могла стать только «отлично»: я не отказался от идеи заработать повышенную стипендию, чем бы ни завершилась для меня встреча с маньяком в Пушкинском парке.

* * *

Сдавать физику в первых рядах никто не рвался. Не хотели идти раньше других даже те, кто рассчитывал получить хорошие оценки. Студенты побаивались предстоящего действа, предпочитали услышать от других отзывы об экзамене, чтобы подготовиться к возможным неожиданностям. С высоты своего опыта я видел их ошибку. И не собирался её повторять. Не сомневался, что Славкины приготовления хорошо повлияли на утренний настрой профессора. А человек в хорошем настроении не станет портить его и другим. Особенно — без веской причины. Причины испортить мне утро я не видел. Потому преспокойно вошёл в аудиторию в составе первой группы из пятерых первокурсников.

Красная скатерть на столе смотрелась бодро и празднично. Стоявший на ней зелёный сифон напомнил о ёлке и о новогоднем застолье. Клубы табачного дыма неторопливо поднимались к потолку, превращались там в полупрозрачный шлейф и устремлялись к открытой форточке. Профессор курил папиросу, листал газету. Он поднял на нас рассеянный взгляд, молча указал на кучку листов бумаги — экзаменационные «билеты». Сидевший рядом с ним молодой доцент разразился приветственной и ободряющей речью в наш адрес. Профессор не взглянул в его сторону, будто доцент был всего лишь привычным предметом мебели. Постучал по столу — показал, куда нам сложить зачётки. Вновь уткнулся в газетную страницу.

Я пропустил к преподавательскому столу самых нетерпеливых. Те потели от волнения, шумно пыхтели, копались в стопке билетов, словно подозревали: простейшие вопросы спрятаны внизу кучи. Мне вспомнилось, что я когда-то поступал так же — когда сдавал первые сессии. Потом попривык к экзаменам. И волновался разве что на защите дипломной работы (да и то, не сильно: не сомневался, что сделал и сделаю всё правильно). Повода переживать сейчас по-прежнему не видел. Как и смысла искать «лёгкий билет»: ни один из экзаменационных вопросов не вызывал у меня затруднений. Доцент ехидно усмехался, наблюдая за нами. Профессор затушил сигарету, перевернул страницу. Краем глаза проследил за тем, как я снял со стопки верхний лист.

— Готов отвечать, — заявил я.

— Даже не посмотришь на вопросы? — спросил доцент.

Профессор поднял на меня глаза.

— Билет номер девять, — сказал я. — Вопросы помню. Как и ответы.

— Присаживайтесь, студент… Усик.

Преподаватель указал на стул, отодвинул газету в сторону. Посмотрел мне в глаза. Кивнул — не мне, а каким-то своим мыслям.

— Что-то мне подсказывает, что мы начнём день с хорошей отметки, — сказал он.

Профессор снова закурил, встал из-за стола, с пепельницей в руках подошёл к окну.

— Рассказывайте, студент Усик.

* * *

С зачёткой в руке я вышел из аудитории. С удовольствием вдохнул непропитанный табачным дымом воздух. Не ощущал ни особой радости, ни облегчения — лишь удовлетворение от хорошо проделанной работы. Удивился воцарившейся при моём появлении тишине. Увидел, как на меня устремились больше двух десятков взглядов — все заполнившие коридор нарядные студенты повернули ко мне свои взволнованные лица. Почудилось, что первокурсники при виде меня затаили дыхание, будто распознали во мне предвестника неприятностей. У всех в глазах читался вопрос: «Ну как?» Первой его озвучила Света Пимочкина. Она подбежала ко мне, вцепилась холодными пальцами в мой локоть. Протянул ей зачётку. Комсорг чуть дрожащей рукой раскрыла корочки.

— Отлично! — громко объявила она.

Не заметил в её взгляде зависти — лишь восторг.

По коридору пронеслись вздохи и шепотки.

Света смотрела на меня восторженно, широко открытыми глазами.

— Я верила в тебя, Саша! — заявила она.

С подоконника спрыгнули на пол Могильный и Аверин.

— Рассказывай, Санёк, что там, — потребовал староста.

Я в общих чертах обрисовал студентам то, что произошло со мной в кабинете. Заявил, что билет мне достался простой — потому я и решил отвечать без подготовки. Дополнительных вопросов мне задали лишь парочку — совсем элементарных. Профессора больше волновали прочитанные в газетах новости, чем мои ответы по предмету. Сообщил, что преподаватели пока пребывали в хорошем настроении (не позабыл похвалить Славкины старания). Сказал, что когда я ответил на все вопросы, профессор затушил папиросу, снова уткнулся в газету и почти не следил за происходящим в аудитории. А молодой доцент, словно нарочно снял очки — будто давал карт-бланш на списывание.

— Так что пока, — заверил я, — легко можно пользоваться любыми шпорами.

Не удивился, когда Пашка Могильный и Оля Фролович заявили: пойдут на экзамен во второй пятёрке.

* * *

Я не остался в институте — отправился в общежитие готовить обед. О результатах экзамена мне ближе к вечеру сообщил Слава Аверин. Он только перешагнул порог комнаты — я увидел по его довольной физиономии, что афера со скатертью и сифоном удалась. Староста сообщил, что Могильный и Фролович получили на экзамене четвёрки. Не повезло Наде Бобровой: её отправили на пересдачу. Неудачников (от слова «неудовлетворительно»), как Боброва, в нашей группе набралось шесть человек — профессор подтвердил ходившие о нём среди студентов слухи: поставил на экзамене «неуд» каждому пятому. А вот «отлично», кроме меня, получили только комсорг и Королева.