Комсомолец

— Давай, юноша, шевелись, — сказал он. — Не ждал тебя так рано… ну, да ладно. У вас, деревенских, странное понимание того, что такое утро.

Он снова зевнул — не потрудился прикрыть рот ладонью.

— Мне только чемодан надо забрать, дядечка, — проблеял я.

Нерешительно зашагал по двору, прислушиваясь к позвякинанию цепи и недовольному ворчанию пока невидимого мне пса. Моя робость хорошо вписывалась в образ сельского простака (я так думал). И не была наигранной: встречи с собачьими зубами я действительно опасался. С четвероногими питомцами у меня не сложилась дружба ещё в прошлой жизни. В детстве мне дважды пришлось отбиваться от собачьих стай. Оба раза не сумел уберечь от звериных клыков ни себя, ни одежду. А потом ещё получал призы в виде уколов от бешенства.

— Заберёшь свой чемодан, никуда он от тебя не денется, — сказал хозяин дома.

Зевнул, качнул головой.

— Тётку-то вчера нашёл?

— А то! — похвалился я. — На Ульяновской. Есть такая улица!

— Далеко пришлось ехать?

Мужчина задал вопрос словно нехотя.

— Ещё как! Её дом на другом конце города. Рядом с какой-то шахтой: то ли Кривовой, то ли Кирвовой — не запомнил.

— Имени Кирова, — подсказал Жидков.

Посмотрел мне за спину, будто ждал, что вслед за мной к нему во двор ввалится и вся моя родня.

— Точно! — сказал я. — Кирова!

Улыбнулся.

Мужчина покачал головой.

Произнёс:

— Это ж во сколько ты сегодня проснулся, юноша?

Он всё ещё посматривал на забор.

Я остановился около крыльца, махнул рукой.

— Да я и не спал почти.

Вздохнул.

— Душно было. И неудобно. Пружины эти скрипели…

Смотрел на Рихарда Жидкова снизу вверх — так он выглядел солиднее… даже с голыми лодыжками и в мятом белье.

— Тётка засобиралась на рынок, — сказал я. — Это куда-то «в город». Куда — я точно не понял. Мы ж и так в городе живём. Разве нет? Ну и я рванул на вокзал за вещами. А чего? Всё равно не сплю. По холодку даже лучше в этих ваших автобусах ехать: не так тесно. Днём отосплюсь: дома всегда так делал.

Жидков перестал буравить взглядом забор — взглянул на меня (на будёновку).

— Завтракал? — спросил мужчина.

Я кивнул.

— Да. Перекусил малёха. Тётка кашу сварила…

Жидков зевнул — прикрыл рот рукой.

— Ну хоть чаю-то со мной попьёшь? — спросил он.

Заложил большие пальцы за лямки майки.

Я невольно отметил, что Рихард Жидков пусть и ниже, но крупнее меня теперешнего. На плечах и руках мужчины отчётливо выделялись мышцы — «жилистый», как сказал бы о Жидкове мой бывший тренер из «качалки». «Хотя пальчики у него совсем уж детские…» — подумал я. Но решил, что бороться в партере с хозяином дома мне не стоило: на собственную победу в такой схватке, я бы не поставил и гроша. Всё же Саша Усик мало уделял внимания развитию силовых способностей своего тела. Полностью взвалил эту проблему на мои плечи.

— Так… эта…

— С печеньем.

Лампочка в фонаре над верандой мигнула.

— С печеньем буду, — сказал я.

Добавил:

— И с сахаром!

— Будет тебе сахар, — сказал Жидков.

Он вошёл в дом. Заскрипели половицы — в этот раз хозяин дома шагал не беззвучно: в предрассветной тишине отчётливо различался каждый шорох. В сенях сразу же вспыхнул свет — такой же болезненно-жёлтый и тусклый, как и на улице, рядом с входом. Я взбежал на крыльцо. Увидел спину Рихарда Жидкова в дверном проёме. Мужчина уже пересёк сени, входил в комнату — там тоже стало светло. Я не последовал сразу за хозяином дома. Замер на пороге. С высоты, через перила, оглядел просторный двор.

Заметил, что большая часть двора пряталась за стенами дома, сарая и других построек — эдакий укромный уголок, где будто вишенка на торте стояла большая собачья будка. Заметил внутри будки блеск звериных глаз. Взглядом проследил маршрут, по которому обычно пролегал путь пса от его логова до забора (вдоль натянутого троса). И понял, почему четвероногий страж не встретил меня у калитки. Одно из звеньев его цепи сейчас было насажено на металлический крюк, торчавший из стены над будкой — сильно ограничив псу свободу передвижения.

— Замечательно, — пробормотал я.

Повернулся лицом к дому.

— Заходи! — услышал голос Жидкова.

Мысленно ответил ему: «Как скажешь, дорогой. Как скажешь».

* * *

— Вот, садись за стол, — распорядился хозяин дома.

Кивнул на окрашенный в коричневый цвет деревянный стул со спинкой и фанерным сидением (сам он при этом натягивал штаны). Застегнул пуговицы на ширинке, накинул на плечи подтяжки. Ладонью провёл по небритому подбородку, будто прикидывал, что делать дальше: совершить утренние мыльно-рыльные дела или прежде напоить гостя чаем. И улыбался мне — приветливо так, по-доброму: как стоявший в окружении пионеров Владимир Ильич Ленин на картинке в том учебнике немецкого языка, что я взял в институтской библиотеке.

— Сейчас поставлю чайник, — сообщил Жидков. — Там — в летней кухне. Быстро закипит. Не успеешь заскучать. Печенье вон, на столе — в тарелке под полотенцем. Угощайся.

Снова потрогал щёки, вздохнул.

— Поброюсь, когда ты уйдёшь.

Он взмахнул рукой — отогнал от себя муху.

Сказал:

— Скоро вернусь.

Направился к сеням.

— А чемодан?! — сказал я.

Плюхнулся тощим задом на стул, заставил фанеру сиденья застонать.

Жидков остановился.

— Здесь он, — сказал мужчина. — Вон стоит. Целёхонький.

Указал рукой в сторону печи.

Я обернулся.

Мой антикварный чемодан обнаружился около стены, в тени от печки. Стоял рядом со стопкой плетёных корзин и пирамидой из вёдер. С виду целый, без новых отметит на поверхности. Я этому факту, признаться обрадовался: расставаться с немногочисленным имуществом не хотел. Мне прошлому содержимое чемодана показалось бы ворохом мусора. Но для нынешнего меня оно представляло немалую ценность. Особенно свитер — единственная пока альтернатива той кофте, в которой я ездил в колхоз.

— Неужто боялся, что я его присвою?

Рихард Жидков усмехнулся.

— Не, дядька, — сказал я. — Не боялся. Так, просто спросил…

— Просто…

Мужчина покачал головой.

— Жди, скоро вернусь, — сказал он.

Хмыкнул.

— Можешь пока проверить свои вещички; убедись, что я не умыкнул твои портки.

* * *

Жидков ушёл.

Я слышал, как скрипели под ним ступени крыльца.

«Безобидный», — вновь вспомнилось определение, данное Рихарду Жидкову моей институтской кураторшей. Хозяин этого дома, и правда, показался мне обычным дядькой. Самым обыкновенным. Ничем особенно не примечательным (хотя в прошлой жизни я бы посчитал его слишком щуплым и мелким). Без заметных отклонений в поведении. Он злился, когда и полагалось злиться. Когда положено — улыбался. Не сразу доверял незнакомцам. Но и не выглядел нелюдимым.

«Каннибал» — так было написано на папке, куда Людмила Сергеевна сложила газетные статьи и собственные записи об этом человеке. Рихард Жидков не показался мне тем самым чудовищем, которым журналисты в девяностых запугивали жителей Зареченска — не безжалостным убийцей и людоедом. Я попытался представить, как Жидков своими детскими пальчиками отрывает от мёртвых тел человеческую плоть… и улыбнулся: уж очень сюрреалистичной выглядела нарисованная моим воображением картина.

Я огляделся. Интерьер дома мне показалось скромным даже для полузаброшенной дачи — и уж тем более, для городского жилища. Комната, где я сейчас находился, походила на гостиную. Почти без мебели: лишь одинокий сервант у белой стены, да небольшой стол с тремя стульями. Коричневые половицы под ногами (выкрашенные под цвет мебели), приколоченные гвоздями с большими шляпками. Почти четвёртую часть комнаты занимала свежепобеленная печь с железной заслонкой, под которой на полу я разглядел крошки древесного угля.