Кому на руси жить

– Вы где болтались? – спрашиваю нарочито строго. – Нас тут чуть не порешили всех.

Оказывается, Щура у базы перехватил Невул, сказал, что видел в лесу каких-то людей и повел показывать. Они шли по пятам за бандой Шалима, видели как те взяли Гольца и Пепу, решивших промыслить дичины к обеду, вдвоем нападать не решились, сидели неподалеку, пережидали чем у нас тут дело закончится, а когда увидели пятерых, ведущих сомлевшего Шалима, то решили их геройски перебить из-за кустов. Четверых Невул стрелами положил, а Шалима Щур копьецом к сосне пришпилил. Своих жертв дочиста обобрали. Ну, разбойники, чего с них взять...

Удивляться чему либо сил уже нет, я вдруг чувствую страшную усталость, хоть с ног вались и вырубайся.Поход по лесу с грузом, психологический стресс и кулачный поединок сделали свое черное дело. Такая меня одолела немощь, точно постарел разом на тридцать лет. Справедливо рассудив, что с меня на сегодня хватит и пора бы заслуженно отдохнуть отправляюсь в землянку, где лежал до этого злосчастный Корш.Бухаюсь ничком на топчан, зарываюсь лицом в пахнущую пылью подушку... и едва не зарыдал.

Тут все по-настоящему! Жизнь настоящая, смерь неподдельная, жестокая! Вот так штуку придумал Господь мне в наказание. Не в рай, не в ад, а вот так вот в прошлое, в дремучее, беспросветное... Неужели нагрешил по самую макушку, что даже у Люцифера места не нашлось? Странно, что вообще еще живой или чувствую себя живым.

Сто лет не плакал, а сейчас готов зареветь от собственного бессилья и злобы на весь белый свет. Зареветь в голос как обманутая девка.

Перспектива остаться здесь навсегда меня реально напрягла. Рехнуться можно от мысли, что никогда больше не увижу мать, брата, родственников, друзей и знакомых. Не увижу родной город, в моей жизни не будет больше газет, телевизора, автомобилей, боксерской школы и много чего привычного и обыденного, не заметного в повседневности, но оттого не менее ценного для психики человека из двадцатого века.

А я и не человек уже. Пыль. Тля, жизнь которой здесь не значит ровным счетом ни хрена. Запросто может прийти из леса парень с топором и тебя порешить на пороге твоей же землянки. Можно запросто пропасть на охоте, простудиться и помереть без антибиотиков и витаминов, наконец. Короче, полный швах, а не жизнь...

Глава девятая

Озарение приходит во сне, отчетливая мысль лупит в грудь точно током.

Открываю глаза в полнейшей темноте. Рядом на топчанах кто-то сопит. Выбираюсь на ощупь из землянки. Признаков рассвета не наблюдается. Это ж сколько я продрых нервным истощением подкошенный?

– Кто там шарится? – слышу голос за спиной.

Стража не спит и это похвально.

– Я это, – говорю, – Стяр. Голец где?

– У кострища, кажется.

Иду к потухшему костру, спотыкаюсь об чьи-то ноги, чуть не падаю. Среди лежащих на подстилках тел с трудом отыскиваю Гольца.

– Вставай, – говорю на ухо и трясу за плечо. – Вставай, Голец, мне к Мише надо! Не делай вид, что спишь, вставай! Мне срочно надо.

Голец сонным голосом стал ворчливо причитать:

– Озверел, батька? К какому еще Мише? Утром нельзя поехать? Куда мы средь ночи попремся? Ты что рожаешь?

Подумав, я соглашаюсь подождать до утра, даже в землянку обратно ушел, но пролежав на своем ложе, снова вскакиваю. Нет, до утра не терпит. С ума сойду до утра!

Безжалостно расталкиваю Гольца и заставляю вести меня к лодкам. Собственно, дорогу я и так запомнил, но Голец мне, действительно, нужен.

Всю дорогу он нудит, мол, дождались бы света, и дошли быстрее, нежели теперь в потьмах блукаемся.

Пока добирались занялся рассвет. Отыскали хорошо замаскированную лодку, взялись за весла.

Протоку проходим быстро, а вот реку против течения одолеваем уже не с той спортивной скоростью, с какой сюда шли.

Едва выкарабкавшись поверх деревьев, не облепленное облаками солнышко начинает жарить как в Сахаре. С чем, с чем, а с погодой нам пока везет. Мы с Гольцом раздеваемся по пояс, с маленькими перерывами на отдых гребем часа четыре. Я хочу причалить к городской пристани, но Голец говорит в деревне тоже есть мостки, зачем еще топать отсюда пешком, когда можно доплыть. Честно говоря, эти пара километров водного пути до деревеньки дались мне с трудом. Мозоли на красных, точно ошпаренных ладонях вспузырились и уже лопнули, спина и ноги затекли, завтра будет не разогнуть. В общем, тяжковато с непривычки оказалось. Мне. Гольцу же хоть бы что, думаю, он бы еще и назад без длительного отдыха лупанул.

К деревенским мосткам добрались, когда солнышко уже довольно высоко висело над лесом и нагнетало в мир безбожный жар. Градусов тридцать пять после обеда будет точняк.

– Тут жди, – говорю Гольцу и ловко влезаю на мосток. Какая-то тетка с корзиной стираного белья отпрыгивает в сторону, избегая столкновения со мной.

– Пардон, – говорю, отвешивая ей шутливый поклон.

Быстрым шагом устремляюсь по узкой песчаной тропке в деревню. Ориентируюсь не сразу, блуднул немного, забурившись в какие-то зеленые заросли в рост человеческий. Потом сообразил и уже довольно быстро отыскал Овдеево жилище. Не переводя духа, стукаю в дверь. Открывает румяная, мясистая девка в простой белой рубахе до пят.

– Овдей где?

– Дык спит еще, – бормочет сонно.

– Пусти, дело у меня к нему.

Отстранив плечом девку, прохожу в дом. Она семенит за мной, в большой комнате, где я уже бывал, обгоняет, юркает в одну из дверей будить кормильца.

Рваный сидит на спальном ложе весь в белом исподнем как настоящий барин, бородища встрепана, глазки узкие, злые.

– Стол накрывай, – велит девке и уже мне:

– Что случилось, Старый?

– Ну, вы и спать, – говорю со смешанным чувством зависти и раздражения.

– И не говори, обломовщина какая-то, – бубнит Миша, потягиваясь. – Что с серебром?

Ни “как твое здоровье?”, ни “где ты пропадал?”... Буржуй самоучка.

– Да какое на хрен серебро! – произношу ставшую уже сакраментальной фразу. – Порожняк там, Миша, самый голимый порожняк! Нет серебра и не будет, закатайте вы уже губы. Ты почему на причал не пришел?

Рваный начал не спеша одеваться.

– Только ты ушел ко мне Бур заявился, – говорит, натягивая портки.

– Чего хотел?

– Потом расскажу, пойдем сначала за стол, мяском в зубах поковыряем.

– Да я б выжрал чего-нибудь, – говорю, имея в виду добрый стакан родного сорокоградусного напитка, ну или пива на худой конец, водки от них по ходу не дождешься.

– Не вопрос, Старый, – смеется Рваный. – Девок я уже всему обучил: пиво, дичь, рыбка, да чтоб каш всяких поменьше, у меня от них живот крутит, ну, грибочки там всякие, максимально приближенное к привычному питанию требую, чуешь?

Через пять минут мы сидим за столом перед огромным жбаном хмельного, пузырястого пива. В деревянных плошках орехи в меду, сушеные яблоки, серый, мягкий хлеб посыпанный чем-то солоноватым и огромный жареный гусь с еще шкворчащей хрустящей корочкой на медном подносе.