Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове

VIII

Вместо предписанных законом трех дней дознание по делу Трегубова длилось около двух недель. Наконец кандидат на судебную должность, отвечавший обыкновенно по телефону из канцелярии Палаты, известил Красикова о поступлении дела. Случилось это лишь в середине октября. Написав два прошения, одно — о допуске его к участию в процессе в качестве защитника, второе — о разрешении свидания с подзащитным, Петр Ананьевич отправился на Литейный.

Над парадной, по обыкновению закрытой, дверью на стене бело-розового здания Судебной палаты символом судейской мудрости был запечатлен в барельефе Соломонов суд: древний иудейский царь, слева и справа от него — две женщины, на переднем плане — обнаженный юноша-воин с мечом в одной руке и схваченным за ноги младенцем — в другой. Согласно преданию, каждая из женщин доказывала, что она мать ребенка. Выслушав их, Соломон Мудрый объявил свое решение: младенца разрубить пополам, чтобы обеим досталось по равной части. Едва юноша занес меч, как одна из женщин крикнула: «Остановитесь! Пусть он достанется сопернице, но не убивайте дитя». И тогда Соломон обратился к ней: «Ты — мать. Да будет дитя твоим!»

Петр Ананьевич вошел через боковую дверь. Отдал служителю котелок и пальто и поднялся на второй этаж. Ему нужен был кабинет члена второго уголовного департамента барона Рауш фон Траубенберга. Лишь в самом конце коридора на высокой дубовой двери с медной ручкой увидел он искомую табличку. Постучался.

— Входите! — донеслось из кабинета. — Входите же!

Наискосок от двери к столу пролегла ковровая дорожка, зеленая с красной каймой. За столом сидел сухонький господин с морщинистым стариковским лицом и совершенно лысым черепом. Был он в синем вицмундире, с Анной на шее и Владимиром на груди. Красиков положил перед ним оба прошения. Барон взял их, пробежал взглядом и поднял на посетителя светло-голубые, обесцвеченные возрастом глаза.

— Вы будете защищать Трегубова?

— Ко мне обратились.

— Странно. — Барон пожевал губами. — Присяжный поверенный Красиков? Э-э… Не слышал.

— Не беда, господин барон. Еще услышите.

— Вы так думаете? Э-э… От меня вам что угодно? Подписать прошения? Э-э… пожалуйста. — Он быстро написал по нескольку слов на бумагах, поставил замысловатые подписи. — Да, господин… э-э… Красиков. Попрошу не опаздывать в заседание. Я противник отложения дел. Вашему же брату, присяжным поверенным, особливо молодым, вечно времени недостает. Голова кружится от гонораров.

— Я буду вовремя, господин барон.

— Не смею больше задерживать.

Литовский замок, тюрьма, где содержался Трегубов, находился около Мойки и Никольского канала. Именно сюда его самого препроводили в шестом году, когда он был схвачен с Еленой Дмитриевной на Английском проспекте в помещении Союза горных инженеров.

В том, что он подъехал к Литовскому замку на извозчике с пропуском за подписью председателя Судебной палаты и гербом Российской империи в правом верхнем углу и удостоверением присяжного поверенного, было нечто противоестественное. Он, большевик Красиков, — по эту сторону тюремного забора, а «энес» Трегубов — в застенке. Он двинулся не к полосатой черно-бело-оранжевой двери у тюремных ворот, а свернул к невысокому парапету у канала. Пошел дождь, и темная вода между отвесными гранитными стенами едва заметно пузырилась.

Михаилу предъявлено обвинение по статьям Уложения, предполагающим ссылку на поселение. Жандармский полковник ведет беспроигрышную игру: либо — доход финансовый, либо, на худой конец, — поощрение по службе.

Ссылка на поселение… Глупо. Глупее не придумаешь. Елена Дмитриевна и тифлисские большевики тоже сосланы царским судом в Сибирь. Быть, может, Михаилу полезно вкусить «милостивости» царского суда? Быть может, это несколько просветлило бы его разум? Но что в таком случае делать защитнику? Какую справедливость отстаивать?

Пальто промокло насквозь. Портфель блестел от воды, как лакированный. Петр Ананьевич пересек булыжную мостовую, постучал в окошко.

Тюремная канцелярия помещалась в небольшом деревянном строении, прилепившемся к кирпичному забору. Дежурный прапорщик, немолодой, с печатью усталого безразличия на лице, прослуживший в сем заведении, должно быть, многие годы, заглянул в бумаги, поднял сонные глаза на Красикова, и они вдруг словно бы ожили. И Петру Ананьевичу глаза эти показались знакомыми. «Неужели с шестого года здесь?» — подумал он.

Прапорщик еще пристальнее вгляделся в него и зычно крикнул:

— Павленков! Проводи в семнадцатую. Идите за солдатом, господин Красиков. — Он указал глазами на дверь во двор.

Минуту спустя Петр Ананьевич был уже в тюремном корпусе. По стенам коридора выстроились провалы дверей с отверстиями-глазками и написанными белой краской номерами. Красикова сопровождал надзиратель с ефрейторскими лычками на погонах.

И семь лет назад его в этом коридоре сопровождал надзиратель. Так же гулко разносился по зданию стук каблуков о цементный пол. Но тогда ему «тыкали» и подталкивали в спину. Сейчас надзиратель держится на почтительном расстоянии и даже как бы робеет перед ним. Он останавливается у приоткрытой двери с номером семнадцать.

— Побудьте в камере. Заключенного доставим в момент.

Вновь такой же каменный мешок, как тот, где его некоторое время продержали в шестом году. Словно бы придавленное сверху оконце с частой решеткой в глубокой нише под самым потолком, выкрашенные в серый цвет раковина и водопроводный кран в углу, тяжелая дверь с глазком на уровне человеческого лица. Не хватает лишь узких железных коек у стен да бочки-параши под окном. Зато имеются намертво прикрепленный к полу столик да два сросшихся с цементом стула.

Сквозь неплотно притворенную дверь проникают голоса и шаги — позабытые тюремные звуки. Вокруг медленно и лениво, как вода в Никольском канале, зажатая гранитными берегами, течет извечная жизнь узилища.

Красиков достал из портфеля досье по делу Трегубова — несколько листков записок и бумаги, полученные от Пешехонова, — положил на столик, закурил. В камеру вошел внушительного роста мужчина в жилете поверх белой рубашки тонкого шелка, с расстегнутым воротом. Жилет и поскрипывающие на ходу сапоги гармошкой делали его похожим на приказчика. Он вгляделся в защитника. Брови изумленно поднялись.

— Меня к адвокату привели, — улыбнулся он. — Так это ты?

— Я.

— Сюрприз, доложу тебе. Менее всего ожидал получить в защитники эсдека. Однако рад. Сюрприз! Мой защитник — Петр Красиков!

— Петр Ананьевич, — считая неуместным в этих стенах подобное воодушевление, поправил Красиков. — Действительно, трудно верить.

— Так здравствуйте же, господин присяжный поверенный! — Трегубов стал серьезным и, шагнув к столику, несмело протянул руку. — Или все таишь старые обиды?

— Здравствуй. — Пожимая руку, Красиков рассматривал вблизи лицо Михаила. Борода тронута сединой. От глаз лучиками разошлись морщины. — Старые обиды я давно забыл. Новые накопились. Но об этом — в другое время. Сегодня у нас иные заботы. Для начала такой вопрос. — Петр Ананьевич открыл досье. — Какие наброски статей у тебя нашли при обыске? О чем статьи?

— Да мелочь всякая. Для «Русского богатства» писал о выборах. По совету Алексея Васильевича отстаивал тезис, что через представителей своих в парламенте народ может повлиять на развитие…