Конь Рыжий

У Прасковьи кровь отлила от лица. Это хорошо, что на фронте знали ее как Машевскую! Пускай будет так. Она умрет Прасковьей-Грушенькой Машевской.

– Вы безжалостны! – язвил поручик Брахачек. – Я это знал давно, по разведке на фронте. Самый жестокий люди сами к себе – русски! Фанатичны русски! И потому – опасны. Вы не жалеете ни ребенка, – толчок рукою в живот Прасковьи, – ни ваш муж Машевски. Он будет погибаль, если вы будете молчать… Это есть Азия, мадмуазель. Дикий Азия!

Пусть будет Азия – черт с тобой! Но Прасковья ничего не скажет этому брюхатому поручику.

Не добившись ни слова от Прасковьи, поручик Брахачек не огорчился, он не кричал, не топал. К чему? У него удачнейший улов! В типографии сегодня схвачен член подпольного комитета РКП(б) Машевский, у сапожника взят склад с оружием и боеприпасами! Некоторые документы переписаны на машинке, а подлинники, пожалуй, куда-то отправлены. Пропуска, бланки, машинописные копии секретнейших протоколов совещаний ставки чехословацкого корпуса, подписанные генералами Сыровым и Шокоровым и даже доктором Павлом!.. Да еще арестована Грушенька – мадам Машевская! Такого успеха никак не ждал поручик Брахачек. Ему теперь наверняка обеспечены погоны капитана, а подпоручик Богумил Борецкий, командир роты, проглотит собственный язык от зависти. Поручик Брахачек наездом бывает в Красноярске, а вот, пожалуйста, продемонстрировал особый класс высокой работы.

А вся удача поручика Брахачека заключалась в том, что позавчера, когда командир роты Борецкий уехал на станцию Злобино, явился с доносом в 49-й эшелон мещанин Циркин. Поручик ухватился за донос и сегодня во второй половине дня в доме Циркина устроил засаду, а поздним вечером при помощи того же Андрея Митрофановича Циркина с тремя стрелками и русским прапорщиком Черненко беспрепятственно проник в дом Миханошина, а тут и мадам Машевская сама пришла, это же… как по-русски? Чудо! Он, поручик Брахачек, сотворил чудо!..

Прасковью вывели два стрелка к дышловой телеге, запряженной откормленными немецкими битюгами. Поручик Брахачек посадил Прасковью рядом с собою, чтобы она не имела возможности перекинуться хотя бы парою слов с Миханошиным. Авдея Миханошина с женою Аксиньей, безутешно плачущей, усадили на другой стороне телеги. Вооруженные стрелки уехали с винтовками наперевес: вдруг налетят бандиты, чтобы отбить арестантов.

Опустевший дом бездетных Авдея и Аксиньи Миханошиных оставили под замком, и ключ от замка взял поручик Брахачек.

Этой же ночью Андрей Митрофанович Циркин с усердным тестем Иваном Никитичем начисто ограбили дом Миханошиных.

Для Прасковьи настала темная ночь…

А было ли в жизни Прасковьи солнце?

Может, не было ни солнца, ни отчего дома, ни земли, ни неба, ни самой Прасковьи с Казимиром Францевичем Машевским?.

Тьма, тьма и борьба с кромешной тьмой и тиранией!

X

Их было двое в клетке вагона с забитыми окнами…

Илия и Лэя – так их нарекли когда-то, и они прожили под этими именами каждый шестьдесят семь лет; родили трех дочерей и четырех сыновей, а те – одиннадцать внуков и внучек, но все они – дочери, сыновья, внуки и внучки, племянники и племянницы – находились теперь в другой, недосягаемой для стариков жизни, старик и старуха вспоминали их, печалились, уверенные, что никогда уже не встретятся с родными под этим небом.

Их, Илию и Лэю Браховичей, убьют или замучают на допросах.

Ай, ай, ай! Горе! Горе!

Что же такое случилось?

Стальные решетки; железный вагон, железные шаги по коридору; звяканье оружия и неизвестность.

Илия трудно и долго думает…

У них была избушка – собственная изба с оградою за тесовым заплотом, с конюшней для иноходца Верика, со стаюшкой для рыжей козы Баськи, с хорошим огородом, колодцем в ограде, ай, ай, ай! Какая изба! И в каком месте! На привокзальной улице – не так далеко от станции с горластыми паровозами, и не так далеко от города. Старик зарабатывал на жизнь извозом; он был легковым извозчиком. Вы, конечно, знаете, что такое легковой извозчик! А иноходец? Какой иноходец! Сидишь на облучке с ременными вожжами в руках, а Верик, бог мой, Верик не бежит, а танцует вальс, покачиваясь с боку на бок. Это надо было видетв. От рыжей лохматой Баськи они всегда имели молоко и к пасхе – козленка. Сам Илия резал козленка, мазал его кровью косяки и сенную дверь; Лэя жарила козленка целиком с внутренностями – сердцем, легкими, печенью, почками, и они съедали его вдвоем, если в гостях не было кого-нибудь из внуков или внучек.

О, Яхве! Яхве!

Что-то такое случилось – люди с ума сошли! Истинно так. Все враз оказались недовольными властью, царем, а тут еще война, бог мой! Двух сынов – Якова и Григория – в тюрьму посадили за политику. За эту самую политику! И трех племянников туда же упрятали.

Упал царь! Отрекся от престола. Илия помнит тот ледяной день: ехал на Верике по Большой, и – га-га-га-га! Уррра! Чего «ура»? Какое такое «ура»? Царь упал!..

Сыновья и племянники вышли на свободу…

При совдепии сыновья Илии и племянники взлетели, ой, как высоко! Даже страшно подумать. А чем все кончилось? Пришли белые с чехословаками, и оба сына с тремя племянниками Илии Браховича бежали на пароходах… Потом их привезли, в тюрьму упрятали. Сидят. Оба сидят. Три племянника тоже сидят.

Потом в избе Браховичей поселилась Селестина. Если была на земле предков Ревекка-красавица, так эта самая Селестина красивее Ревекки! Глаза черные, как маслины, лицом белая, волосы, как смола, и такая добрая, бог мой!..

Когда Лэя была еще невестой (дай бог вспомнить, когда это было? Ой, давно, давно!), она была такая же красавица, как Селестина. Лицо и нос, глаза и подбородок, волосы, ну как есть сама Лэя в семнадцать лет!

Ночами Селестина что-то такое делала, бумага называлась восковкой и еще валик с краской, от которой руки квартирантки были черными, как у красильщика хромовой кожи.

Иногда приходили в избу чешские стрелки и даже сам господин ефрейтор Вацлав! Еще вот Артем из депо.

А кто такой Артем? Одно слово – подпольщик.

Ай, ай, ай! Это было совсем, совсем невесело для Илии и Лэи!..

Раза три или четыре, нет, больше, Илию встречал у вокзала Артем, говорил, что надо съездить в одно место. Всегда кому-то чего-то надо! Ну, грузили в экипаж оружие и – ехали, бог мой! Куда ехали?! У Илии холодели руки и ноги от страха!

Лучше не вспоминать!..

Селестина в киоске при вокзале газетами и книгами торговала. Илия видел ее сколько раз, и всегда там были чешские стрелки.

Красавица же, бог мой!

А чем все кончилось?..

Это было в субботу… А в субботу Илия всегда отдыхал по закону Моисееву, а как же?

Селестина пришла на обед, а с нею – ефрейтор Вацлав и трое стрелков… Кто их знает, как их звали! Илия не спрашивал. Разве это его дело – спрашивать?

Они что-то читали на чешском языке. Надо сказать, до чего же умница эта самая Селестина! Она не только понимала по-чешски, но даже читала.

Лэя теребила козью шерсть – пух, чтоб он был без примеси ворсинок. Для шарфа внуку или внучке – какая разница? Всем надо, если дед и бабка живые. Всем надо!

Залаяла собака… Какая там была у них собака?! Просто маленький песик; попросился из избы, и кто-то его в ограде потревожил. Илия пошел за песиком, и вот вам – господин офицер, а с ним пятеро стрелков с короткими винтовками и ножевыми штыками. Эге, подумал Илия, неладно… Нет, он ничего такого не успел подумать. Офицер погрозил револьвером – разве что-нибудь подумаешь?