Конан Дойл
Шрифт:
Виновны, да; однако когда на банкетах американцы начинали ругать Британию, доктор Дойл в ответ с покаянием не выступал, а одергивал грубиянов: «Вы, американцы, живете за своим забором и ничего не знаете о реальном мире снаружи». Вряд ли эти речи способствовали усилению любви американцев к Англии. Но так у всех бывает: со своими ругаешь свою страну на все корки, но чужим не дашь о ней сказать плохого слова.
Изредка доктору все же удавалось выкроить день-другой, чтоб использовать его по собственному усмотрению. Он сделал то, что давно хотел: съездил в Вермонт, познакомился с Киплингом и за одни сутки обучил его играть в гольф – или, по крайней мере, делать вид, что играет. Читали друг другу стихи, расстались друзьями. Познакомился с американским поэтом Юджином Филдом, с которым будет дружен в течение многих лет. Посетил могилу Оливера Уэнделла Холмса. (В начале декабря, уже накануне отъезда домой, Дойл узнал о смерти Стивенсона на Самоа.) Случайно он обнаружил, что в американских книжных лавках продается сборник его старых рассказов «Убийца, мой приятель» с его именем на обложке, и написал в нью-йоркскую газету
Что касается хорошего заработка, то ничего не получилось. Впоследствии Дойл прочел в журнале «Автор» статью о том, как здорово зарабатывают английские писатели в Америке, и выступил в том же издании с опровержением. «Правда, что Теккерей и Диккенс хорошо там заработали, но чтобы повторить их достижение, необходимо стать новым Теккереем или новым Диккенсом. Британский лектор с более скромным именем вскоре обнаружит, что разница между его заработком и расходами столь мала, что здесь, не выходя из кабинета, он мог бы заработать куда больше». Из этой его статьи мы узнаем, сколько американцы платили за выступление: около 100 долларов (тогдашних, которые были приблизительно равны 2500 современных), 15 процентов – агенту, дорожные расходы, как и проезд в Штаты и обратно – за свой счет. В итоге доход Дойла составил одну тысячу фунтов, и эту тысячу он целиком дал взаймы американскому издателю Сэмюэлу Макклюру, чьи финансовые дела были значительно хуже, чем его собственные.
Понд уговаривал доктора остаться в Америке на Рождество. Но тот отказался категорически – хотел провести праздник с женой и детьми. Пообещал Понду приехать в Штаты на будущий год (не сдержал слова). Во второй половине декабря Дойл прибыл в Лондон и оттуда сразу же поехал в Давос, куда еще осенью вернулась Луиза в сопровождении Лотти (отель теперь был другой – «Бельведер»). Ее состояние по-прежнему было вполне удовлетворительным, и она, казалось, забыла о своем диагнозе. Дойл опять занялся лыжами и продолжал рекламировать Давос, затем организовал площадку для игры в гольф и втянул в это дело чуть не всех постояльцев отеля.
Вообще 1894 год, который, как ожидалось, принесет смерть и ужас, оказался довольно спокоен и удачен (то же можно будет сказать и о следующем). В Лондоне с успехом прошла премьера «Ватерлоо» с Ирвингом в роли Брустера. Издательством «Мэтьюен» был выпущен сборник «Вокруг красной лампы», куда вошли преимущественно рассказы о медицине, написанные в разные годы; тематика их воспринималась как чрезмерно натуралистическая (когда доктор годом раньше читал «Проклятие Евы» в лондонском Клубе авторов, многие были шокированы), и Дойлу пришлось снабдить сборник предисловием, в котором он извинялся за то, что честно рассказал о работе врача, и советовал слабонервным женщинам и тем, кто ищет в литературе приятного, не читать подобных историй. В сборник были включены также «страшные» рассказы, опубликованные в «Айдлере» и других журналах в 1892—1893 годах; среди них отметим «Случай леди Сэннокс» («The Case of Lady Sannox»), история жуткая даже по нашим временам – муж принуждает любовника своей жены отрезать ей губы без наркоза, чтение и впрямь не для слабонервных женщин, – а также классический саспенс «№ 249» («Lot No. 249») и полный черного юмора в духе По рассказ «Фиаско в Лос-Амигосе» («The Los Amigos Fiasco»). Автор, впрочем, ко всем своим страшным историям относился с абсолютным пренебрежением. Вышли отдельной книгой «Воспоминания Шерлока Холмса». В декабре в «Стрэнде» была опубликована «Медаль бригадира»; рассказ понравился читателям, количество подписчиков снова возросло, Ньюнес был счастлив, и Дойл, которому его новый герой еще не успел надоесть, с удовольствием засел за описание новых подвигов Жерара.
В апреле Дойлы перебрались из Давоса в Ко – местечко на самом берегу Женевского озера. Состояние Луизы продолжало потихоньку улучшаться; на зиму было решено поехать в Египет – доктор надеялся, что тамошний климат может привести к окончательному выздоровлению. В мае Дойл ездил по издательским делам в Англию (в «Лонгмэне» выходил доработанный текст «Писем Старка Монро») и там познакомился со своим коллегой, чьи работы уже читал, – писателем и публицистом Грантом Алленом (сейчас его мало кто знает не только у нас, но и в Англии, а тогда это был автор двух нашумевших романов: «Решившаяся женщина» и «Африканский миллионер»); разговорились о жизни, Дойл объяснил, что в Швейцарии поселился из-за болезни жены и, по-видимому, навсегда; в ответ Аллен сообщил, что тоже был болен туберкулезом, но вылечился, причем вовсе не в Швейцарии, а в деревушке Хайндхед, расположенной у подножия холма Хайндхед в маленьком графстве Суррей, что на юго-востоке Англии. Доктор Дойл, как мы знаем, всегда доверял своим новым знакомым и охотно принимал их советы. Этот совет и вправду оказался хорош. До этого Дойл был твердо уверен, что им с женой суждено провести остаток жизни «в неестественной обстановке иностранных курортов»; ему и в голову не приходило, что они могут спокойно жить на родине, и никто из его коллег не говорил ему о такой возможности.
Он немедленно поехал в Суррей, где никогда не бывал прежде. Местность была несколько суровая, но живописная. «В тех краях бывает две поры: желтая, когда все пылает от распустившегося дрока, и малиновая, когда склоны покрываются тлеющим огнем цветущего вереска. Тогда была малиновая пора. <...> Далеко на запад, горя под лучами раннего солнца, катились волны малинового верескового моря, пока не сливались с темной
тенью Вулмерского леса и светлой чистой зеленью Батсерских меловых холмов». Суррей привлекал многих: исследователи насчитали 65 викторианских литераторов, которые в разное время там жили или бывали: среди них – Альфред Теннисон, Джордж Элиот, Герберт Уэллс, Артур Пинеро, Льюис Кэрролл; добавим, что там же Джоан Роулинг поселила опекунов своего Гарри. «На юге Суррея тянулась гряда поросших елью гор, чьи вершины большую часть года были покрыты снегом. Остатки этих вершин сохранились и по сей день – это Лейс-Хилл, Питч-Хилл и Хайндхед» – так описывает эту местность Уэллс в повести «Это было в каменном веке», а Олдос Хаксли в «Дивном новом мире» прибавляет: «Подернутые смутной английской дымкой, Хайндхед и Селборн манят глаз в голубую романтическую даль». Правда, сухарь Шоу, ненавидевший (или делавший вид, что ненавидит) природу и деревню, назвал Хайндхед «мерзкой торфяной кучкой, ничем не отличающейся от других торфяных кучек». Всё зависит от точки зрения.Дойлу Хайндхед понравился; как врач он отметил, что песчаная почва, еловый лес и сухой климат (по мнению Шоу, в Суррее всегда идет дождь) подойдут Луизе. Как всегда, он принял решение моментально: дом в Норвуде продать, а в Хайндхеде не покупать готовый дом, а строить новый – средства позволят. Каждое место, где Конан Дойлу приходилось жить, становилось местом действия какой-нибудь из его книг; среди холмов Суррея («В ноябре на них ржаво тлеют папоротники, в июле пылает огнем вереск») будет происходить действие романа «Сэр Найджел».
Покупка участка обошлась в тысячу фунтов. Строительство было поручено архитектору Боллу, старинному приятелю Дойла, с которым они когда-то в Саутси пытались заниматься телепатией. Дойл сам нашел подрядчиков, сам сделал план дома – сын архитектора, это он умел. Проект был грандиозный: множество больших комнат, громадный холл, витражи с гербами, бильярдная, конюшня, электрический генератор. Болл обещал закончить строительство через год, а Дойл со спокойным сердцем уехал обратно в Ко. Там он очень быстро завершил серию рассказов о Жераре (эти рассказы потом войдут в «Подвиги бригадира Жерара»), а к концу лета отредактировал «Письма Старка Монро», исключив трагический финал (впоследствии он в разных изданиях этой книги будет то вставлять этот финал, то убирать его). Была у него еще одна незаконченная работа: пьеса, которую начинали писать вместе с Хорнунгом. Пьеса не шла, и осенью Дойл принялся переделывать ее в роман «Родни Стоун» (Rodney Stone).
Личность экстравагантного принца-регента, который вел разгульный и веселый образ жизни, наложила на эпоху отпечаток не меньший, чем личность примерной жены и матери королевы Виктории на викторианский период. Регентство – время щеголей, элегантности, галантности, стиля, спорта; ошеломляющий контраст с чопорностью и пристойностью, пришедшими им на смену; регентство – время появления денди, первым из которых стал Красавчик Бруммель. Мимо такой личности Конан Дойл просто не мог пройти. Но главный герой «Родни Стоуна» – не денди. Это молодой силач, сын кузнеца Джим Гаррисон, а повествует о его подвигах его закадычный друг Родни Стоун – все тот же простак, который, состарившись, рассказывает историю своей юности «любезным внучатам», он чрезвычайно похож на всех своих предшественников и так же скромен, как все дойловские простодушные повествователи: «Итак, с вашего разрешения, отодвинем мою особу на самый задний план. Постарайтесь вообразить, будто я тонкая, бесцветная нить, на которую нанизываются жемчужины, и это будет как раз то, чего я хочу». Этой-то нити, которую мы назвали волшебными очками, – бесцветной, но окрашивающей все повествование в теплые тона, – и недостает в текстах Дойла, которые написаны не от первого лица.
В «Родни Стоуне» вообще очень много такого, что мы уже читали: все те же наивные проповеди на тему «вообще-то драться нехорошо, но добро должно быть с кулаками», все та же милая заботливая матушка с тем же вязанием в руках, тот же добрый, честный, суровый и непьющий отец, та же пара неразлучных друзей – один физически сильный, другой чуть поумнее, и оба благородны; Джим Гаррисон – почти точная копия Джима Хоркрофта из «Великой тени». Похоже, к этому моменту Конан Дойл окончательно решил, что от добра добра не ищут, и решил, пожалуй, правильно: всё то же самое, и всё получилось так же прелестно и живо, с тем же обаянием простодушия.
Один из главных героев – Чарлз Треджеллис, дядя Родни, приехавший проведать родственников; он-то и воплощает собою тип Бруммеля, то есть денди. Это сибарит, придворный щеголь, законодатель мод, за его изнеженной манерностью скрываются мужественность и решительность; вроде бы дядюшка Чарлз должен был прежде всего напомнить нам Гервасия Джерома из «Михея Кларка», однако, когда читаешь о его появлении в деревенском доме Стоунов – о том, как матушка, узнав о приезде, велит срочно перестирать все занавесочки и переложить простыни лавандой, о его важном камердинере, его болонке, его галстуках и шкатулках, его мягких укорах в адрес дурно одетого племянника, – невозможно отделаться от ощущения, что этот самый персонаж вкупе с этой же самой матушкой и этим же самым мальчиком фигурирует в русской классической литературе. Выискивать интертекстуальные связи – занятие еще более интересное, чем подбирать прототипов в реальной жизни, и столь же бесполезное; в данном случае, однако, удержаться от этого невозможно, ибо персонаж обнаружился у того самого русского классика, которого мы в связи с доктором Дойлом поминали множество раз: придворный дядюшка Чарлз Треджеллис – это вылитый, в деталях, придворный дядюшка Гундасов из рассказа Чехова «Тайный советник». Это вовсе не к тому, что доктор Дойл мог что-то там у доктора Чехова заимствовать: просто занятно, как параллельные (самую чуточку) авторы могут иногда произвести на свет параллельных персонажей; сам Дойл сказал бы, наверное, что в этом совпадении проявилась рука Провидения.