Конан и карусель богов

Белит, Испарана и остальные воительницы ехали молча и обособленно, время от времени бросая на Конана странно-испуганные взгляды. Он понимал, что его былые подруги ожидают ежеминутного неотвратимого возмездия; они наверняка чувствовали сейчас то же самое, что и Конан - постоянное, всевозрастающее давление, становящееся почти невыносимым: "Ну что же ты медлишь?! Вот он, тот, за чьей головой мы послали тебя! Докажи, что мы не напрасно остановили на тебе свой выбор!" Противостоять этому непрестанному нашептыванию становилось все тяжелее и тяжелее.

А Конн, казалось, ничего не замечал - во все глаза, с восторгом глядел на Конана негодный неслух, словно нарочно стараясь, чтобы на пути киммерийца оказалось бы как можно больше поселян, вопящих что-то восторженное и бухающихся в пыль на колени перед отрядом; мальчишка ничего не знал о том, что творилось с Конаном - и, сподоби Кром, чтобы он никогда и не узнал в дальнейшем. Глубоко в душе киммерийца, в душе далеко не молодого, шестидесятилетнего Конана, прихотью капризных Богов оказавшегося в молодом и сильном теле, постепенно закипала ненависть - не та быстрая, пьянящая ненависть молодости, когда легко убить человека за одно неосторожное слово, но истинная, подсердечная ненависть, что не сопровождается воздетыми кулаками и громогласными воплями вперемежку с клятвами на клинках. Однако именно эта ненависть способна вести человека до самых дальних земных пределов в погоне за ускользающим врагом... С этого момента Конан уже не сомневался, что настанет день и он найдет способ сломать запоры небесных врат - чтобы отомстить Неведомым за все, за каждую каплю крови каждого погибшего в этой войне, неважно, аквилонца или, к примеру, аргоссца. Конан не держал на них зла. Теперь, после рассказа сына, после всего увиденного в Пуантене не приходилось сомневаться, что каприз Неведомых превратил тысячи и тысячи людей в злобных безумцев, одержимых одной только мыслью - убивать.

"Надо подсказать Конну, чтобы брали больше пленных; не нужно бойни", вдруг всплыла совершенно неожиданная для него, прежнего Конана, мысль.

Поглощенный собственными мыслями киммериец совершенно не обратил внимания на то, что Конн украдкой отдает какие-то приказы. Несколько его гонцов отделились от отряда и понеслись куда-то, немилосердно нахлестывая коней...

Два последующих дня пути прошли без происшествий. К оставшимся после схватки с ожившими мертвецами девяти сотням Черных Драконов присоединилось почти три тысячи ополченцев-ратников из поселян, не слишком хорошо вооруженных - зато решительности у них было хоть отбавляй. И в одном дне пути от Шамара Конн и Конан нагоняли уже изготовившуюся к бою армию Гонзальвио и Просперо.

–  Всемогущий Митра! У меня двоится в глазах или в честной Аквилонии с некоторых пор стало два короля?
– всегда суховато-сдержанный, аристократичный Просперо не смог скрыть своего удивления, едва не переходящего в испуг.

–  Нет, не двоится, друг мой, - хлопнул его по плечу Конан.
– Просто я... как бы это сказать... ну, короче, скинул лет тридцать. Не спрашивай только меня, как это случилось! Не пожелаю такого счастья и своему злейшему врагу!.. Да, и самое главное, Просперо - король Аквилонии - это Конн, он законный король. Никто не может отменить моего отречения. Конн только чуть усмехнулся при этих словах.

–  Ты примешь командование, мой повелитель?
– хороший придворный, Просперо обратился к сыну Конана, давая ниспровергателю Нумедида понять, что правильно усвоил все его слова.

Конн не колебался ни секунды.

–  Да, принимаю, разумеется, раз я здесь. Прикажи позвать Гонзальвио, почтенный Просперо, нам надо решить, что делать дальше...

Молодой граф не сдержал криков радости при виде вернувшегося Конана.

–  Это великое чудо, - глаза Гонзальвио горели, - это счастливое предзнаменование! Надо объявить об этом всему войску - что сам Конан...

–  Если ты назовешь меня великим, как какой-нибудь придворный блюдолиз, я попрошу твоего короля отнять у тебя графский титул!
– не на шутку рассердившись, рявкнул Конан. При виде гневного пламени в его взоре Гонзальвио поспешно прикусил язык.

–  Перейдем к делу, - чуть сдвигая брови, как бы в знак своего неудовольствия, промолвил Конн, первым садясь к походному столу с расстеленной на нем картой.
– Прошу тебя, начинай, Гонзальвио.

Молодой граф уже взял себя в руки. Он заговорил, спокойно, четко, со знанием дела и мало-помалу лица слушающих становились все мрачнее и мрачнее.

Положение защитников Шамара можно было назвать почти безнадежным. Вокруг города замкнулись два кольца осады - внешнее и внутреннее; во внешнем стояли только что прошедшие рати шемитов, во внутреннем - офирцы и кофитяне; нависая над левым крылом аквилонского войска, чуть в стороне от главных сил вторгшейся армады расположились немедийцы; им противостоял лишь небольшой заслон - все, что осталось от отряда графа Монагро после многодневных отчаянных боев. А еще на подходе были стигийцы - их флот поднялся по Хороту и уже находился близ устья Тайбора. На каждого аквилонского воина приходилось самое меньшее по четверо врагов, и это еще не считая стигийцев...

Гонзальвио умолк. И Конан вновь с неудовольствием заметил, что глаза и молодого графа, и бывалого Просперо обратились не к Конну, их законному королю, а к нему, Конану...

Словно почувствовав, что пауза затягивается, молодой король заговорил сам:

–  Лагерь немедийцев расположен не слишком удачно, между холмами, и вдобавок там рядом река. Если мы ударим по ним, они вряд ли выдержат. С этого можно начать - а потом ударить в тыл шемитам. Насколько я понял, против нашего левого крыла сил у них не так много - верно, понадеялись на рать Бельверуса...

–  А я бы предпочел чуть отступить, до линии холмов Бреза, - покачал головой Просперо.
– Там отличная позиция, там мы сможем дать оборонительное сражение... При таком соотношении сил... наступление я считаю неразумным.

Просперо не сводил взора с Конана, однако киммериец безмолвствовал, положив подбородок на сжатые кулаки и пристально глядя в карту.

–  Их так много, что мы можем не продержаться даже на самой хорошей позиции, - почтительно возразил Гонзальвио старому полководцу.

–  И все же надо атаковать, - ожив, отчеканил Конн.
– Только так у нас есть надежда спасти Шамар.

Гонзальвио тотчас же кивнул - молодой граф рвался в битву, - однако опытный и осторожный Просперо вновь покачал головой.

–  Это безумие, мой повелитель. Мы погубим войско, а вместе с ним - и Аквилонию. Нас просто задавят.

Конан недовольно нахмурился при этих словах, однако вновь сдержался.

–  Но ведь холмы Бреза - это не горная цепь, - в свою очередь возразил молодой король.
– Это не перевал, пройти за который можно по одной-единственной узкой тропе! Если мы дадим пасть Шамару, наши враги окончательно объединятся и преспокойно обойдут нас - сил-то у них хватит. Нет, почтенный Просперо - нам надо атаковать. Это наша единственная надежда. Надо запутать врага, сбить его с толку! Пусть он мечется из стороны в сторону.

–  Но, быть может, мы все же смиренно станем молить сказать свое мудрое слово короля Конана?!
– не выдержал Просперо, с отчаянием в голосе оборачиваясь к киммерийцу, однако тот лишь пожал плечами:

–  Ты слышал, что сказал король, почтенный Просперо. Нужно думать о том, как наилучшим образом выполнить его приказ.

–  Но это же конец!
– завопил отбросивший всякую сдержанность Просперо.
– Ты не можешь говорить так, Конан! Это же гибель, гибель Аквилонии!

–  Гибель Аквилонии - как раз в глухой обороне, - угрюмо бросил киммериец.
– Именно этого и ждут от нас...
– он оборвал фразу и все решили, что он имеет в виду вражеских полководцев.
– Если бы я был королем, я бы отдал приказ атаковать.