Конан-изгнанник

Холодный пот прошиб Конана, неясное опасение превратилось в тревожную уверенность. Киммериец вспомнил, что такой же странный древоподобный символ был выгравирован на обелиске, воздвигнутом посреди руин древнего Иба, Города в Пустыне. Зловещее ощущение того, что все происходящее уже было видено им, не покидало Конана. Конечно, на центральной площади Иба не было толпы людей, но все остальное очень походило на то, что совершалось на центральной площади Оджары. Конан вздрогнул, вспомнив выжженные на камнях городской стены Иба силуэты людей, испепеленных неведомым огнем. Вспомнил Конан и то, как под покровом ночи Куманос приходил помолиться к черному обелиску, на котором, как теперь стало понятно, был изображен бог родного города жреца.

Куманос… Жрец неожиданно исчез из поля зрения киммерийца. Скорее всего, он отправился к одной из колесниц, чтобы поторопить ее продвижение. Этот человек сильно рисковал и перенес много лишних страданий, ведя свои отряды в Оджару разными маршрутами. Зачем ему это было нужно? Не потому ли, что в момент соединения трех частей статуи должно произойти что-то ужасное?

Но что же? Уничтожение древнего Иба не было ли следствием такого же «пришествия великого бога Вотанты»? Конан вспомнил о дурной славе жрецов королей южных пустынь и их кровожадных богов, о том, как равнодушно взирал Куманос на страдания и мучения своих людей. Конан еще более убедился в правоте своих подозрений, когда в его памяти возникли неясные, полные огня и тревоги видения Африандры.

Из размышлений его вывели вновь пришедшие в движение идолы. Колесницы начали разворачиваться на месте, обращая гладкие части статуи к центру. Развернувшись по команде Верховного жреца, повозки вновь двинулись вперед.

Толпа давно покинула центральную часть площади, расступившись перед сходящимися колесницами. Теперь в самом центре, в той точке, где должны были встретиться три составляющих идола, возникло какое-то непонятное свечение, оно становилось все более ярким по мере того, как усиливалась мощность лучей, направленных к центру.

Конан, стоявший недалеко от одной из частей идола, почувствовал, что жар, исходящий от нее, становится невыносимым. Не удивительно, что покрывавшая ее ткань вспыхнула и моментально сгорела. Несколько рабочих, находившихся рядом с колесницей, не выдержав жара, отбежали. Лишь те, которым длинные веревки позволяли отойти на расстояние, достаточное для того, чтобы переносить нестерпимый жар, остались возле колесницы.

— Стойте!

Над площадью прозвучал тонкий девичий голос, в котором, однако, чувствовалась твердость и привычка повелевать. Принцесса Африандра, сделав шаг вперед, бросила вызов всему происходящему.

— Хватит! Прекратите эту пародию на свадьбу! Нашей богине не нужен муж — чужеземный кровожадный тиран, который заставит ее отказаться от мирного и справедливого правления Оджарой. Посмотрите на идола, — обратилась она к толпе. — Это не бог цивилизованной страны, это не мужчина, не женщина, даже не животное, это какое-то уродливое чудовище. Мы, жрицы Садиты, призываем всех верных ей жителей города остановить этот фарс и изгнать чужеземцев.

С этими словами она сорвала с себя гирлянду цветов и бросила ее себе под ноги. Видимо, за время, проведенное взаперти в храме, она сумела убедить в своей правоте и остальных жриц, так как большинство из них, включая Шарлу, присоединились к принцессе и тоже сорвали с себя украшавшие их цветы. Родителей Африандры такое поведение принцессы явно застало врасплох. Они молча смотрели на нее, не зная, как реагировать на этот поступок. Остальные присутствующие тоже находились в недоумении. Не все расслышали слова принцессы, поглощенные зрелищем сдвигающихся колесниц и становящегося все более ярким свечения в центре площади на месте предполагаемого соединения частей статуи.

Хотя большинство оджарских добровольцев прекратили свою работу, тяжелые повозки продолжали медленно продвигаться вперед, благодаря отчаянным усилиям измученных болезнями и ожогами людей Куманоса. По мере их продвижения светящийся призрак в месте пересечения трех лучей начинал обретать какую-то непонятную форму. Стоявшие рядом с принцессой храмовые воины схватились за рукоятки своих мечей, Конан мысленно поздравил принцессу с тем, что она смогла-таки связаться с заговорщиками и объединить с ними свои усилия. Однако киммериец не был уверен, что у благородных воинов хватит решимости обрушить свои клинки на безоружных полуживых шартоумских рабочих и capкадийских солдат. Сжимая под плащом рукоять ножа, он ждал, как будут разворачиваться события. Вдруг всеобщее внимание снова привлек Верховный жрец Куманос, вновь шагнувший на площадь и протянувший руки в молитвенном жесте к светящемуся силуэту. Над площадью поплыли произнесенные нараспев слова призывного заклинания:

— Вотанта, Бог Пустыни, мы взываем к тебе! Прими нашу жертву! Все ритуалы выполнены, заклинания произнесены. Ничто не может помешать тебе явиться на землю во всей своей мощи. Приди же сюда, Великий Господин, прими от нас священного идола, пусть насытит тебя наша жертва. Взамен же, великий Вотанта, мы молим тебя, чтобы ты благословил наш город. Одари его водой, чтобы верные тебе его жители могли и дальше прославлять твое могущество, славить тебя в веках. Вот и все, что мы просим у тебя, великий Вотанта, бессмертное Древо Тысячи Пастей.

Глава XVI РАСПЛАТА

Верховный жрец Куманос, произнося заклинание, опустил руки и повернулся спиной к толпе, не предпринимая больше попыток поторопить или направить движение колесниц.

С мрачной уверенностью Конан пришел к мысли, что, говоря о жертве, жрец имел в виду Оджару — целый город и всех его жителей, которым суждено было быть сожженными неизвестной силой. Этой же силой семь веков назад был стерт с лица земли могучий Иб. Конан сжал уже рукоять ножа, чтобы воочию убедиться, есть ли у этого жреца сердце, но понял, что убийство будет бессмысленным. Куманос сделал свое черное дело: части идола продолжали двигаться навстречу друг другу, влекомые ничего не слышащими и не обращающими ни на что внимания полусгоревшими фанатиками. Металлические истуканы медленно, но верно подтягивались к центру площади. И там вместо мерцающего силуэта возникло огненное дерево с оскалившимися плодами. Это спускался на землю бог Сарка и бесчисленных мертвых городов, всемогущий Вотанта, воплотившийся в образе Древа Тысячи Пастей.

Сотканный из огненных вихрей, его ствол быстро разрастался. Словно огненные щупальца, тянулись в стороны толстые ветки. Их было не шесть, как на статуе, а намного больше. Множество огненных шаров оскалились на толпу. Оторвавшись от ужасного зрелища, один из мятежных храмовых воинов преградил путь одной из колесниц и хриплым голосом приказал несчастным, двигавшим ее, остановиться.

Не успел он закончить фразу, как от огненного дерева метнулась к нему сверкающая молния. Тело воина вспыхнуло, как спичка. Через несколько мгновений от юного героя осталась лишь горсть пепла на камнях. Мощь Вотанты сожгла его, как сжигает мотылька пламя горящей свечи. Двое товарищей погибшего бесстрашно шагнули вперед. Уворачиваясь от огненных вихрей, они подошли почти к самому дереву, криками и знаками приказывая всем трем колесницам остановиться. Видимо, смельчаки слишком близко подошли к огненному стволу: неожиданно воздух вокруг них вспыхнул ярким пламенем. Испепеленные огнем, воины разделили судьбу своего товарища, а их мечи и щиты лужами расплавленного металла растеклись по камням, которыми была вымощена площадь.

Оставшиеся в живых воины, потрясенные гибелью своих товарищей, застыли на месте. Лишь Конан нашел в себе силы броситься навстречу опасности. Одетый в черный плащ с капюшоном, он являл собой зловещую внушительную фигуру. Но мало кто обратил на него внимание, до тех пор пока киммериец резким движением не отбросил полу плаща. Под плащом были скрыты сверкающие золотые доспехи: нагрудник, шлем с забралом, золотые пластины, прикрывающие ноги и руки, — последнее сокровище Пронатоса или другого, еще более древнего воина, найденное Конаном в тайнике трюма Каменного Корабля. Это облачение притянуло к себе множество взглядов, когда Конан прошел вперед, встав рядом с дымящимися останками погибших храмовых воинов. Затаив дыхание толпа следила за тем, как, достав свой тяжелый нож, прохрипев проклятие, он двинулся по направлению к сверкающему чудовищу.

Нож Конана с потертой рукояткой, со ржавчиной, кое-где тронувшей лезвие, был все же еще грозным оружием, годным для битвы с любым противником. Но он оказался не лучшим приспособлением для борьбы с огнедышащим бичом. Конан почувствовал, как раскаляется клинок, начиная светиться красным светом. Нестерпимо нагрелась рукоятка. Не в силах больше держать в руках раскаленное оружие, Конан размахнулся и метнул тяжелый нож в дьявольское дерево. Оружие не долетело до цели, расплавившись в воздухе. Жидкий металл так и не пролился на землю, испарившись в воздухе, словно капли воды, брызнувшие на кузнечную печь.