Концентрация смерти

– Спят, – хищно улыбнулся Муса и дал знак осторожно подходить к дому.

Кныш перевесил автомат на плечо, передернул затвор. Заходили не по тропинке, оставленной на поле, а шли в обход, увязая в рыхлой вспаханной земле, пачкая сапоги в жирной глинистой почве. На подходе к дому Муса приложил палец к губам, показывая, чтобы соблюдали тишину.

Затаились за поленицей дров и стали ждать. Вскоре в доме почувствовалось движение. Прозвучал заспанный, но приятный женский голос, ему ответил низкий – мужской. Слов было не разобрать, но слова прозвучали ласково. Над трубой появился дым. Муса все еще выжидал, показывая, чтобы никто не высовывался.

Минут через пять на крыльцо вышла молодая женщина в накинутом на плечи коротком кожушке. Она старательно прикрыла дверь и направилась к дощатому туалету, стоявшему в конце огорода.

Муса заулыбался, вытащил из кармана «наган», прищурился.

Женщина поднималась на крыльцо, когда с него уже спускался мужчина лет под сорок в светлом полотняном исподнем белье. То, как они обменялись улыбками, несомненно свидетельствовало о том, что это муж и жена. Командир партизанского отряда знаками показал, что пусть мужчина сходит в туалет, ну а потом, когда будет возвращаться…

Первым вышел сам Муса. Мужчина спокойно посмотрел на него, они наверняка были неплохо знакомы.

– Рано ты сегодня пожаловал, – чисто по-русски произнес сильный высокий мужчина в исподнем, да и лицо его выдавало в нем нездешнего, широкие угро-финские скулы читались с первого взгляда. – Никогда не знаешь, когда тебя ждать.

– Здорово, вредитель, – весело произнес Муса. – Привычка у меня такая, без приглашения приходить. Сегодня я не один, кстати, наведался.

Из-за сарая вышли Прохоров, Фролов и Кныш. Уголовник держал автомат наготове. Мужчина пожал плечами.

– Ствол чего наставил?

– Осторожность и бдительность, – напомнил Муса. – Ты один, Потап?

– Я и Марийка, больше никого.

– Что же в дом не приглашаешь? Или не рад? – Глаза Мусы лучились смехом.

– Заходите, раз пришли.

Дверные проемы оказались низкими, пришлось пригибаться. Молодая женщина стояла у печи, поправляла кочергой разожженный на поде хворост. Смолистые ветви постреливали искрами. Она без особой опаски покосилась на пришельцев и кивнула им.

– Марийка, сготовь чего-нибудь гостям на завтрак, – обратился к ней Потап. – Бутылку принеси и собери закуску.

– Не рано ли пить? – спросила женщина. – Может, лучше я вам с собой дам?

– Для партизана нет дня и ночи, – Муса без приглашения сел за стол, «наган» небрежно положил перед собой. – Для тебя, может, и утро, а для меня – вечер.

– Как хотите, – отозвалась Марийка.

Прохоров с Фроловым и Кныш тоже подсели к столу, но лишь после того, как их пригласила хозяйка. Карабин и автомат рядышком мирно висели на вешалке, среди поношенных кожухов.

Марийка поставила на стол яичницу. Желтки плавали-булькали среди шкварок и жира, смешанного с густой сметаной. На широкой тарелке лежали вчерашние картофельные блины. В миске лаково поблескивали соленые огурцы, пересыпанные нарезанным кольцами луком. От них пахло черной смородиной и хреном. Женщина спустилась в погреб и принесла высокую бутылку, до половины налитую мутноватым самогоном.

Муса сразу же взялся разливать. Выразительно показал взглядом на Марийку. Потап немного виновато, чувствовалось, что дом принадлежит не ему, а женщине, сказал:

– Нам тут поговорить надо.

Марийка с пониманием кивнула и вышла в дверь, ведущую в чистую половину дома.

– Ну, за победу над врагом, – предложил тост Муса, все чокнулись, и он маханул стаканчик, почему-то сразу занюхал рукавом, хотя закуски хватало с избытком, только после этого он подцепил своим ножом кусок яичницы с прикипевшими к нему шкварками, отправил его в рот целиком, даже не успев толком прожевать, уставился на Потапа. – А ты что-то без особого энтузиазма за победу пьешь, а? Или мне это кажется?

– Нормально пью. Просто с утра употреблять отучился.

– Дело у меня к тебе есть, – доверительно произнес Муса.

– Ты же знаешь. Мы с Марийкой никогда тебе ни в чем не отказывали. Надо кого спрятать, пожалуйста. Продукты всегда у нас в разумных пределах найдутся. Коня с телегой предоставим…

– Ты мне о своих заслугах не напоминай, они – твой долг перед Родиной неоплатный, – Муса захрустел огурцом. – Ты мне лучше скажи, как ты, красный офицер в прошлом, дошел до такой жизни?

– Какой такой жизни? – осторожно поинтересовался Потап и покосился на дверь, за которой скрылась Марийка.

– Я-то твою историю знаю, а вот товарищам она будет поучительной. Расскажи, пусть послушают.

– Чего особо рассказывать? Как у всех. Ранило меня в первую неделю войны. Без сознания в плен попал. Держали нас немцы, как скотину под открытым небом за колючей проволокой. Сперва всю траву съели, потом корешки выкопали… Ну а когда красноармейцы от голода умирать начали, немцы разрешили их родственникам забирать. Много народу пошло, все своих искали. Вот Марийка и пришла, посмотрела, сказала, что я ее муж. Ее-то прежний еще в тридцать девятом под Варшавой погиб в польской армии, а хозяйство большое… – Потап замолчал.

– Оставим на твоей совести, будто ты без сознания в плену оказался, а не сам сдался, и то, что немцы тебя просто так отпустили, поверили женщине на слово, – Муса положил руку на «наган», вроде бы просто так положил, но намек был ясен. – Просто так враг никого не отпускает, для этого надо ему хорошенько услужить.

– Я как есть рассказываю. Чего мне придумывать?

– А тогда объясни, почему ты, здоровый мужик, за женской юбкой от войны прячешься, когда твои прежние товарищи по фронтам, по партизанским отрядам кровь проливают?

– Надо же кому-то вам помогать. Ну, к кому ты, Муса, за харчами приедешь? Где облаву пересидишь? Я и в город схожу, разведаю, что там и как, тебе доложу. Ты же сам говорил, чтобы…

Муса оборвал взмахом руки.

– Говорил, но в прошлом. Кончилось мое терпение. Ты неделю тому назад полицаев в гости принимал.

– Какое принимал? Приехали они с оружием. Пришлось стол накрыть, вот, как вам.

– Как нам, значит?

– Ну… без удовольствия. Под принуждением, – принялся оправдываться Потап.

– Нет уж. Ты сам их в дом пригласил, угощал, наливал. А потом и баньку протопил. Может, еще, холуй немецкий, ты их веничком обхаживал? Жопы обмахивал?

– Сами парились, без меня. Я возле дома был, дрова рубил. Видел поленницу возле крыльца?

– Ну вот, ты и сдал себя, контра, с потрохами. Вместо того, чтобы полицаям дверь колом подпереть и баню поджечь, сгорели бы, пеплом рассыпались бы эти выродки рода человеческого, ты дрова рубил.

– Не в первый же раз такое случается. Не со мной одним. Жизнь теперь такая.