Концерт для скрипки со смертью

Теперь Баттершоу походил на несчастную больную лошадь, мучимую коликами.

– Миссис Рингвуд – единственная законная наследница.

– Понимаю, – сказал Слайдер. – Благодарю вас.

Слайдер вышел на улицу под бледные и негреющие лучи солнца и на мгновение остановился, моргая. Запутанность дела, как он чувствовал, близилась к своему разрешению. Ему уже виделся кончик нити, за который можно было ухватиться и начать распутывать весь клубок. Сестра, которую любили больше другой; ребенок этой погибшей сестры – беспомощное и несчастное дитя; исполнительная вторая дочь, которую никогда не ценили должным образом, принужденная заботиться о ребенке своей соперницы, из-за которой она была обделена отцовской любовью; деньги, которые могли бы полностью принадлежать ей, и теперь ей наконец достались. Чего же удивляться, что ей не хотелось говорить об этом, подумал он. Но наличие мотива еще не решает дела. Все равно...

Вдруг он вспомнил о Джоанне. Будучи поглощенным разговором с Баттершоу, он совершенно забыл о ней. Это, кстати, было одной из причин, по которым он любил свою работу: она поглощала его полностью, становясь, таким образом, его убежищем, единственным местом, где он укрывался от изматывающих мыслей о своей жизни.

Но возврат к мыслям о Джоанне был освежающим и обновляющим. Она сидела за окном чайной, выбранной ими в качестве места встречи, и пока не заметила его, и он воспользовался этим, чтобы еще раз рассмотреть ее. Лицо ее было для него уже знакомым, но сейчас он всматривался в ее черты, освещенные безжалостным солнечным светом, высвечивавшим все округлости, впадинки и морщинки и выявлявшим полностью ее индивидуальность. Он мог видеть на ее лице свидетельства жизненного опыта – опыта, полученного без него и до него. Она жила, и жизнь оставляла на ней свои отметины. Она провела, вероятно, половину своей взрослой жизни без него, а он – больше половины своей без нее. Из всех возможных тысяч дней и ночей они провели вместе только одну ночь. И несмотря на это, глядя на нее, он ощущал необычайно сильное чувство их принадлежности друг к другу. Значит, все так, как оно есть, подумал он. Его место было по ту сторону стекла, рядом с ней, плечом к плечу против надвигающегося прилива остального мира, и, черт возьми, не имело ровно никакого значения, что он не знал ничего из того, что знала она: зато он знал ее саму.

Она заметила его. Ее взгляд сфокусировался на нем, она улыбнулась, и он зашел в чайную.

Солнечный или нет, но это был все же январь, и сгущающиеся сумерки подействовали на их настроение по дороге назад в Лондон. Слайдер неохотно высказал это настроение вслух, подъезжая к ее дому.

– Сегодня я обязан приехать домой не очень поздно. – Она слегка отвернулась от него, и он понял, что сделал ей больно, отчего стало больно и ему самому. – Но мы могли бы заехать куда-нибудь быстро перекусить, если хочешь, – добавил он поспешно.

Она вновь повернула к нему голову и открыто посмотрела ему в лицо.

– Нет, это было бы пустой тратой времени. Давай выпьем и закусим у меня, если хочешь. Я разведу огонь.

– Мне надо сделать несколько звонков, – сказал он и торопливо уточнил, – позвонить Атертону и в участок. Я не звонил весь день.

– Все в порядке, – ответила она. – Ты должен делать то, что нужно.

Но когда они вошли, телефон уже звонил, и она, подбежав к нему, успела снять трубку до того, как включился автоответчик. Слайдер почувствовал холодок на коже еще до того, как она вежливо произнесла что-то в трубку и протянула ее ему.

– Это тебя, – сказала она. В холле было слишком темно, чтобы он мог различить выражение ее лица, но ее интонация достаточно ясно показала ему, что она поняла – для них этот день уже кончился.

– Это ты, Билли? – Звонил О'Флаэрти. – Господи, мы разыскиваем тебя весь день. Атертон сказал, что ты можешь быть здесь. Иисусе, ты где сейчас, у какой-то старой совушки, а?

– О чем ты, Пат? – Слайдер удержал себя от резкого ответа.

– Ах, мир – это колесо Фортуны, вот о чем, – загадочно заметил в ответ О'Флаэрти. – Ладно, извини, что порчу твою преднамеренную ложь, но тебе лучше немедленно приехать сюда, мой красавчик Билли, и поблагодари Бога и Голубоглазого Малыша, что мы не позвонили твоей собственной леди спросить, где ты можешь быть. – Голубоглазый Малыш была кличка, которой О'Флаэрти именовал Атертона. Они обычно выказывали друг к другу заметное, но не враждебное презрение.

Смешанное чувство облегчения, разочарования и опасения произвело свое действие на Слайдера, и он торопливо спросил:

– Ради Бога, Пат, что стряслось?

– Старуха, миссис Гостин. Они пытались разбудить ее целый день, и забеспокоились, когда день прошел, а она так и не появилась. Тогда Голубоглазый Малыш влез через окно и нашел ее на полу – мертвую.

Трубка в его руке вдруг стала скользкой и холодной. В темноте неосвещенного холла он видел глаза Джоанны, лицо ее, казалось, куда-то поплыло в тенях. Она потянулась к выключателю и включила свет, и все опять стало обыкновенным, только Слайдер вдруг ощутил сильную усталость.

– Как это случилось?

– Ну, она могла поскользнуться, упасть и удариться головой о каминную решетку, – ответил О'Флаэрти, сделав ударение на слове «могла» и тем самым сообщив Слайдеру все то, что ему было нужно.

– Я уже еду, – сказал Слайдер.

Джоанна повернулась и пошла в кухню, что он расценил как ее способ дать ему попять, что она освобождает его от забот о ней. Их день был окончен; но под поверхностью его немедленных реакций все еще укрывались мир и покой, потому что там была она, и потому, что они оба чувствовали то, что они чувствовали друг к другу, а это означало, что они могут по разным причинам не иметь возможности быть вместе какое-то время, но это ничего между ними не изменит, и потому все было действительно хорошо, разве не так?

Глава 9 Другая «рыба»?

Атертон установил будильник так, чтобы подняться с ранними птицами, но на самом деле он был разбужен не будильником, а мерзкими хрустящими и чавкающими звуками из-под кровати, где укрылся Эдипус с целью сожрать только что пойманную мышь. Атертон с проклятием вскочил с постели, встал на четвереньки и осторожно приподнял угол простыни. В пыльном полумраке глаза оглянувшегося на него кота светились, как желтые автомобильные фары. Из уголка пасти Эдипуса свисал тонкий мышиный хвост.

– Я только хотел убедиться, что ты слопал ее целиком, – сказал Атертон, припоминая, как однажды нашел на своей подушке четыре недоеденные мышиные лапки, опустил простыню и направился в ванную. Он принял горячий душ, побрился под ним, вымыл голову и постоял под клубящейся паром водой некоторое время, думая о Слайдере.

Это действительно была наиболее экстраординарная вещь из всего случившегося. Да, конечно, он еще не видел эту женщину Маршалл, но даже если в ней был собран весь женский шарм, все равно было тяжело видеть, как она сбила Слайдера с наезженного пути всей его жизни всего за несколько часов. Переспать с ней – и действительно проспать у нее – в первый же вечер знакомства, и потом еще взять ее с собой в поездку по полицейским делам было настолько не в характере его начальника, что Атертон, который считал Любовь исключительно теоретической возможностью, мог предположить лишь одно – что Слайдер приближался к какому-то кризису, к грани срыва.

Тут и речи не могло быть о глупости непрактичного дурака, думал он, выключая воду и заворачиваясь в большую банную простыню – Атертон относился к банным процедурам весьма серьезно, – и к тому же он знал, что Слайдер никогда прежде не был нечестен с Айрин, возможно, даже и в мыслях. Он был одним из тех редкостных сегодня добродетельных мужчин, и Атертон, который полностью был за уход Слайдера из-под каблука Айрин в принципе, сомневался теперь, сможет ли бедный легковерный дурак, каким он показал себя с Маршалл, пережить все это. Если он действительно собирался сойти с рельсов, то, вероятнее всего, сделает это слишком уж эффектным способом, и приближаться к подобному кризису посреди расследования убийства было полной катастрофой.

В отделе множество людей, думал он, включая фен, которые были бы рады подняться еще на ступеньку по служебной лестнице, наступив на голову другого, насколько бы этот другой им ни нравился, если он не отдавал свою голову работе целиком и полностью. А Слайдера, как сознавал Атертон, до сих пор обходили с повышением из-за внутренней политики отдела. Все это, одно к одному, означало, что Атертону придется как следует принюхиваться и на следующей встрече произвести на свет что-нибудь действительно стоящее, так как пока они, похоже, двигались точнехонько в никуда.