Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

Она кивнула:

— Да, лучше бы я не знала.

Чтобы как-то отвлечь ее от грустных мыслей, он спросил:

— Помнишь, как я тебя встретил в Ленинграде?

— Помню, — ответила Вероника. — Как не помнить…

В тот вечер она уезжала в Ленинград «Стрелой». Пригласила студия «Ленфильм» на пробу.

Полукаров провожал ее. Они стояли возле вагона, Вероника зябко ежилась в легком пальтеце, потом откинула капюшон, в мерцающем, почти призрачном свете фонарей волосы ее внезапно засветились.

— У тебя словно нимб вокруг головы, — сказал Полукаров. Вероника провела ладонью по лицу, как бы сгоняя что-то, мешающее ей:

— Ужасно боюсь, вдруг ничего не выйдет? Вдруг не подойду?

— Выйдет, — уверенно сказал Полукаров. — Непременно выйдет, и ты подойдешь, не сомневаюсь!

Они расставались впервые. Как обычно, во время проводов хотелось говорить о многом, об очень многом, но слова приходили на ум какие-то невыразительные, стертые.

— Когда приедешь? Если сумеешь, позвони. Не задерживайся, я буду скучать, так и знай…

И лишь тогда, когда поезд тронулся и Вероника в последний раз махнула ему ладонью, он, припомнив все то, что хотел сказать и не сказал ей, вдруг ринулся по перрону вслед за составом, словно это был вопрос жизни и смерти — непременно, во что бы то ни стало увидеть ее руку, а если посчастливится, и ее лицо, пусть на один лишь миг…

Когда рано утром Вероника вышла из вагона на ленинградском перроне, Полукаров встретил ее с букетом розовых астр, веселый, сияющий, свежеумытый.

— Ты? — только и произнесла Вероника. Даже огляделась вокруг, будто не верила, что очутилась в Ленинграде.

Все объяснилось просто: проводив Веронику, Полукаров помчался на Внуковский аэродром к знакомым летчикам и с попутным самолетом вылетел в Ленинград.

— Просто до чертиков захотелось увидеть тебя, — сказал он.

Обратно ехали вместе, в международном вагоне, все той же «Красной стрелой». Вероника была веселой: пробы вроде бы понравились, можно было надеяться, что все будет в порядке и ей поручат главную роль в новом фильме. Но ничего не вышло, сниматься ей не пришлось — война.

Постепенно, один за другим московские театры начинали работать. И театр, в котором служила Вероника, также открыл сезон.

Полукаров мечтал, чтобы наконец поставили его пьесу, ведь, в сущности, все уже было готово, и генеральная тогда, перед самой войной, прошла хорошо. Однако Иван Ермолаевич, сильно постаревший и как-то пооблинявший за годы войны, почему-то молчал, не заговаривал о спектакле по пьесе Полукарова; однажды Полукаров зашел к нему в кабинет, сразу же, с места в карьер спросил:

— Ну, как все-таки, собираетесь ставить мою пьесу или успели отказаться от этой мысли?

— Что вы, голуба, — пропел Иван Ермолаевич, глядя на него уже по-стариковски мутными, как бы покрытыми пленкой глазами. — Как это отказаться? И почему это вам пришло в голову?

Однако в плане репертуара были совсем иные постановки, а о пьесе Полукарова, как говорила Вероника, пока что слыхом не слыхать.

— Пока подожди, — сказала Вероника, — потом, надеюсь, что-нибудь как-нибудь прояснится…

Он подумал и согласился. Не стоит пороть горячку, может, и в самом деле со временем все станет на свои места…

Вероника теперь каждое утро уходила в театр на репетиции. Иван Ермолаевич решил возобновить два старых спектакля: «Сирано де Бержерак» Ростана и «Бешеные деньги» Островского. Во втором спектакле Вероника играла Лидию, была увлечена своей ролью, взволнованно рассказывала Полукарову, как ей завидуют в театре, даже мужчины и те не могут скрыть своей зависти, даже Гриб и тот сказал как-то:

— Вот погоди, уйдет наш Иван, придет новый, кому ты не покажешься, что тогда запоешь?

Полукаров искренне возмущался. Ну и мужики пошли, хуже самой отвратной сплетницы!

— Честное слово, невозможно поверить, что бывают такие вот человекообразные, — сказал он. — Неужели тому же Грибу не совестно? Ведь он вроде бы к тебе хорошо относился…

— У нас в театре все друг к другу вроде бы хорошо относятся, — с горечью произнесла Вероника.

— Так бывает только в театральном мире, — решил Полукаров. — Подчас мне жаль, что ты актриса!

— И все-таки я не могла бы быть никем иным, — призналась Вероника, и он знал, она не лукавит, не притворяется, что есть, то и есть на самом деле.

Полукаров демобилизовался и после долгих уговоров согласился стать спецкором большой столичной газеты.

— Плохо то, что придется ездить в командировки, — сказал он Веронике.

— Чем плохо? — не поняла Вероника.

— Буду отрываться от тебя, а это для меня вовсе не желательно.

Он ожидал, что она скажет: для меня тоже нежелательно, но она ничего не сказала, как не слышала. И он не стал продолжать.

Ездил он, к своему удовольствию, не очень часто, не более одного-двух раз в месяц. И ненадолго, на два, от силы четыре дня.

Возвращался всегда с некоторой боязнью, как там Вероника, с тревогой, в которой сам себе не хотел признаться, останется ли она с ним или вдруг он ее больше никогда не увидит, она уйдет от него навсегда, навеки и не обернется даже…

Он понимал, страхи его, должно быть, любому здравомыслящему человеку покажутся странными, может быть смешными, и потому он стеснялся признаться даже Лешке Коробкову, а тот, умница, все понимал без слов, однажды сказал:

— А ты в ней ни капельки не уверен, что, неправду говорю?

— Правду, — признался Полукаров и, помедлив, спросил: — Это хорошо или плохо?

Скупо прорезанные, неяркие Лешкины глаза смотрели на него с неподдельной жалостью. Может быть, Лешка хотел как-то его ободрить, но в силу врожденной привычки всегда говорить одну только правду не сумел совладать с собой.

— Чего ж тут хорошего, — сказал, как рубанул наотмашь.

Полукаров невольно вздрогнул, недаром говорят, словом убить можно, да еще как можно…