Кондор улетает

— Я этого не допущу.

— Хелен, — сказал он, устав препираться. — Ты откроешь дверь.

Улицы были пустынны, и он рассеянно подумал, что час действительно поздний. Вроде бы небо вон там светлеет, значит, скоро рассвет. Или просто у него устали глаза?

Хотя за два года знакомства он часто бывал у Хелен Уэйр, но на этот раз долго не мог найти ее дом. Тихие улицы под густой, жирной листвой камфарных лавров выглядели похожими как две капли воды. Он читал их названия: Хэмсон, Перье, Колизей… А как называется ее улица? Он повернул за угол и поглядел. Нет, не та. Нужно ехать назад. Где, черт побери, этот белый дом с магнолией перед входом? Одноэтажный белый дом с резными деревянными завитушками над крыльцом? Куда он девался? Пропал. Он свернул еще в одну улицу, потом еще в одну. Может быть, я вообще не туда приехал?

Он узнал ее дом, только когда уже проехал мимо. Ну конечно. Он поспешно дал задний ход. Да-да. Неужто я кружил и раз за разом проезжал мимо?

Дверь открылась сразу: наверное, Хелен стояла там и ждала.

— Доброе утро, — весело сказал он. — Ты не видела, я тут уже проезжал?

— Я не смотрела.

Она была в скверном настроении. Он улыбнулся, иная, что, несмотря на все борозды и морщины на щеках, его улыбка осталась мальчишеской.

— Никак не мог найти твой дом.

— Сколько ты выпил?

— Не имею понятия. А тебе не хочется угостить гостя?

— Нет.

— В горке в столовой, ведь так?

— Если ты думаешь, будто можешь являться сюда по ночам и я…

Он налил себе виски.

— Твое здоровье.

Она еще сердилась. Нижняя губа у нее оттопырилась. Он решил не обращать внимания.

— Понравилось тебе венчание?

— Все было прекрасно.

— А прием?

— По-видимому, все очень веселились.

— И сейчас еще продолжают, — сообщил он желтоватому виски.

— Ты же не против.

— Ну, запал у них кончится раньше, чем напитки.

— Ты очень терпелив.

— Меня же там нет.

Он придвинул ногой стул и сел. Нарочно, зная, что это ее раздражает, поставил рюмку прямо на полированное дерево. Она молча подложила под нее салфетку.

— Налить тебе, Хелен?

— Нет, благодарю.

— Выпей. Тогда старый пьяница вроде меня скорее тебе понравится.

— Перестань говорить, что ты стар.

Он с улыбкой покачал головой. Она не хотела считать его старым. И себя тоже.

— Выпей со Стариком, — сказал он. — Меня все так называют. Уже больше тридцати лет. И черт побери, теперь это правда.

— Мы с тобой люди средних лет, — сказала она. — Средних лет.

Она и дальше будет убеждать себя в этом. Ему же скорее нравилось, что он стареет. Если правильно себя поставить, тебя будут почитать, словно папу Римского, и считать очень мудрым…

Хелен Уэйр сказала «средних лет» так, словно это было заклинание, способное остановить время. До чего все-таки глупы женщины! Средних лет! Уже не средних. Давно. Ее тело кричит о ее возрасте, каждый год прожитой жизни оставил на ее коже свою метку. Впадины с внутренней стороны бедер. Выемка вместо упругой плоти. Средних лет — как бы не так, подумал он с беззвучным смешком. Это старость. Бугры под подбородком, которые она каждый день массирует, втирая в них кремы. И кожа — тонкая, сухая, словно опаленная… Иногда ему казалось, что время — как огонь, что, проходя, оно сжигает. Жар крови сушит плоть, которую она должна была бы питать…

И теперь, лежа в ее постели, он вертикально поднял руку и принялся ее разглядывать. Иногда ему казалось, что он не связан с собой по-настоящему. Того человека, каким он жил в своей памяти, просто не могло быть. Вот эта рука. Он не верил, что эта рука была у него в юности. Та рука, сорок лет назад, на задворках Сингапура, на улицах Манилы, была загорелой и густо поросла светлыми полосами. А у этой руки, которую он держит сейчас над головой, кожа белая, а волоски темные. Словно негатив…

Так же и с чувствами: о том, что казалось таким важным мальчишке, зрелый мужчина даже не вспоминал.

Он повернул руку и уставился на вздутые вены на ее внутренней стороне, пытаясь разглядеть текущую по ним кровь. Если человека поранить, кровь хлещет с перебоями, точно вода из помпы, когда откачивают трюм. Он видел это совсем малышом, тогда, в долине Огайо: циркулярная пила задела ему бедро, и кровь, пульсируя, хлынула на снег. От нее шел пар. Он еще тогда подумал, что вот так же дымится кровь свиней, когда их забивают.

А теперь — вот она, его рука, задранная в воздух. Он присвистнул сквозь зубы. Старческая рука, старческое тело.

— Что ты? — спросила Хелен Уэйр.

— Думаю.

— О чем?

— О том, какой я был молодой.

— Ну, зачем! — Она считала, что вспоминать вредно.

Прильнув к нему, она требовательно постучала пальцами по его ребрам. В течение двух лет его тело отзывалось на этот зов, но сейчас оно осталось глухо.

— Прости, Хелен, — сказал он.

Странно, думал он. Меня это совсем не трогает. Мне все равно. А ведь не должно бы.

— Ты слишком много выпил.

Она сердится, спокойно подумал он. Очень.

Но что с ним, куда ушло желание?

Сколько лет оно мешало ему своими внезапными яростными вспышками. И тогда облака напоминали груди женщины, а горы очертания ее тела. Тогда весь воздух вокруг внезапно пропитывался ее запахом. И любая женщина казалась красавицей, потому что она была ему нужна. Он не находил себе места. И шел к дешевым шлюхам, не замечая ни их болячек, ни грязи. Он покупал дорогих женщин и не замечал красоты их великолепного тела. Даже когда он сменил продажных женщин на порядочных, разницы никакой не было. Только та же слепая потребность.

Его гнало к ним словно против воли. Словно какой-то посторонней силой. Словно его самого тут не было вовсе. Словно все сводилось к безрадостному стремлению самца к безымянной самке. А когда все было уже позади, он возвращался в свое тело, в пустоту, оставленную удовлетворенным желанием.

С этой женщиной, с Хелен Уэйр, он чувствовал себя легко и уютно. Он хорошо знал ее дом, все предметы в нем, вплоть до последней безделушки. И как вот эту комнату, он знал ее тело: тонкую кожу, морщинки на шее, сухие бедра… Один раз давным-давно он был у проститутки… Скользкая кожа, скользкие волосы. Она говорила, что у нее сочное тело, а ему вспоминалось, как мальчишкой он катался на льду.

Было приятно лежать в полумраке в постели Хелен Уэйр, разглядывать свою руку, чувствовать, как в мозгу поет виски, выпитое на свадьбе дочери. И знать твердо: желания больше нет. Он ожидал, что испугается, придет в ужас. Но он только немного удивился. И все. Первая смерть. Так тихо, незаметно. Словно отлив, который замечаешь, когда вода уже ушла.

Она дернула его за плечо и спросила:

— Ты заболел?

— Просто я стар.

Первая смерть… Да, это так. А когда следующая?

— Не понимаю, что с тобой сегодня.