Кондуит и Швамбрания [с иллюстрациями Н.А.Носкович]
Шрифт:
«Продовольственный отдел Московского совета Раб. и Красноармейских депутатов доводит до сведения населения г. Москвы, что завтра, 30 августа, хлеб по основным карточкам выдаваться не будет… По корешку дополнительной хлебной карточки и для детей от 2 до 12 лет по купону № 13 будет отпускаться 1/4 фунта хлеба…»
Необычайно молчаливо стояла толпа у газеты, и я не мог понять, что такое произошло. Вдруг, расталкивая народ, вперед быстро протиснулся пленный австриец Кардач и с ним двое красногвардейцев. Кардач был бледен. Обмотка на
— Читай, — сказал он.
И кто-то, добросовестно окая, прочел:
ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ.
Несколько часов тому назад совершено
злодейское покушение на товарища Ленина…
Спокойствие и организация. Все должны
стойко оставаться на своих постах. Теснее ряды!
Председатель ВЦИК Я. Свердлов.
30 августа 1918 года, 10 часов 40 минут вечера
Кардач, ошеломленными, неверящими глазами смотрел в рот читавшему.
Потом он ударил себя кулаком в щеку и замычал:
— М-м-м…
— «Одна пуля, взойдя под левой лопаткой…» — сбиваясь, читал кто-то.
— Пульнули, — спокойно сказал Биндюг и, оторвав уголок газеты, стал крутить собачью ножку.
Кардач кинулся на него. Он схватил Биндюга за плечи и стал трясти его.
— Я из тебя самого собачий нога закрутить буду! — кричал Кардач.
Красногвардейцы тоже двинулись на Биндюга. Он вырвался и ушел не оглядываясь.
Я побежал в школу.
Ленин ранен!.. Ленин! Самый главный человек, который взялся уничтожить все списки мировых несправедливостей, и он ранен — гнуснейшая из несправедливостей.
…Школа гудела. На полу в классе лежали, опершись на локти, «внучки» и несколько наших ребят.
На полу был разложен анатомический атлас, взятый из учительской. Путаясь карандашом в литографированных артериях, легких, кишках, пищеводе, аорте, мы решали: опасно или как?..
Костя Жук сидел на парте, подперев щеку рукой. В другой он держал перочинный ножик.
— А вдруг если… помрет?.. — уныло спрашивал Костя.
И вырезал на парте: «Ле…Лени…Ленин».
Пришел сторож Мокеич, хранитель школьного имущества. Он строго поглядел на Костю и уже раскрыл рот, чтобы сделать ему выговор за порчу народного достояния. Но потом вздохнул, помолчал немного и ушел.
По лестнице бухали тяжелые шаги. У дверей с красным лоскутом старшеклассники складывали, как дрова, винтовки.
На большой перемене в класс пришли члены совета: Форсунов и Степка Атлантида.
Степка только что вернулся из Саратова и привез последние сообщения.
— «Состояние здоровья товарища Ленина… — прочел Форсунов и почему-то посмотрел на меня, — состояние здоровья… по вечерним бюллетеням значительно лучше. Температура 37, 6. Пульс — 88. Дыхание — 34».
— Лелька, — сказал мне Атлантида. — Лелька, у нас к тебе просьба. У тебя папан — врач. Позвони ему по телефону, как он насчет товарища Ленина думает… Как это говорится: диагноз или прогноз…
Через несколько минут я прижимал к уху трубку, еще теплую от предыдущего разговора. Почтительная толпа окружала меня.
— Больница? — сказал я. — Доктора,
пожалуйста… Папа? Это я. Папа, наши ребята и совет просят тебя спросить… о товарище Ленине. У него дыхание — тридцать четыре. Как ты считаешь? Опасно?..И папа ответил обыкновенным докторским голосом:
— С полной уверенностью сказать сейчас еще нельзя, — сказал папа, — случай серьезный. Но пока нет поводов опасаться летального, т. е. смертельного, исхода.
— Скажи ему спасибо от нас, — шепнул мне Степка. В этот день на уроке пения мы разучивали новую песню. Называлась она красиво и трудно: «Интернационал».
Дома Оська сказал мне, как обычно:
— Большие новости…
— Без тебя знаю, — поспешил оборвать его я, — всем уже известно. Папа сказал: может поправиться.
— Да я вовсе про Швамбранию, — сказал Оська.
— А я про Ленина… Швамбрания на сегодня отменяется.
Это был первый вечер без игры в Швамбранию.
Права и обязанности новичка
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Оську приняли в школу. Оська получил документы. Временно заведующий первой ступенью маляр и живописец Кочерыгин написал на них такую резолюцию: «Хотя сильный недобор года рождения, но принять за умственные способности. Уже может читать мелкими буквами».
Мама пришла из школы и с сюрпризом в голосе позвала Оську.
— Приняли! — сказала гордая мама. — Только жаль, что теперь форму отменили.
— У нас сколько много теперь сахару будет! — мечтательно сказал Оська. — И мне будут выдавать.
Я же прочел Оське краткую лекцию на тему: «Новичок, его права и обязанности, или как не быть битым».
Надев мою старую фуражку, Оська пошел в школу. Фуражка свободно вращалась на голове.
— Зачем картуз такой напялил? — спросил Оську временно заведующий, заглядывая ему под фуражку.
— Для формы, — ответил Оська.
— Больно уж ты клоп, — покачал головой временно заведующий. — Куда тебе, такому мальку, учиться?
— А вы сами Федора великая, а дурак… — сказал Оська, от обиды перепутав адрес моих наставлений.
— Так нельзя ругаться, — сказал Кочерыгин. — А еще докторов сын! Вот так благородное воспитание!
— Ой, простите, это я спутал нечаянно! — извинился Оська. — Я вовсе хотел сказать — маленький-удаленький.
— А правда можешь про себя мелкими буквами читать? — спросил с уважением заведующий.
— Могу, — сказал Оська, — а большие буквы даже через всю улицу могу и вслух, если на вывеске, и наизусть знаю…
— На вывеске! — умилился бывший живописец. — Ах ты, малек! Наизусть помнишь? Ну-ка, какие вывески на углу Хорольского и Брешки?
Оська на минуту задумался; потом он залпом откатал:
— «Магазин «Арарат», фрукты, вина, мастер печных работ П. Батраев и трубная чистка, здесь вставать за нуждою строго воспрещается».
— Моя работа, — скромно сказал временно заведующий. — Я писал.