Конец Большого Юлиуса

Зазвонил телефон. Полковник снял трубку, хмуро выслушал и сказал:

— Я сейчас же приеду.

Потом, не глядя на Горелла и не отвечая на его сбивчивые, истерические обещания и возгласы, сказал дежурному, когда тот вошел:

— Уведите заключенного, — и прибавил: — Я уезжаю. Если меня будут спрашивать, скажите, что я в больнице у капитана Захарова.

Капитан Захаров умирал.

Когда Герасим Николаевич вошел в палату, умирающему только что сделали укол.

Врач сидел на табурете, вплотную придвинутом к постели, и ждал действия лекарства.

Полковник подошел к постели, несколько секунд смотрел в лицо капитана, потом наклонился к врачу и тихо сказал:

— Уступите мне место. Вам уже больше нечего здесь делать. А я постараюсь ему помочь.

Врач хотел возразить, но взглянул на полковника и молча встал.

Полковник сел к изголовью, наклонился, обнял Захарова за плечи и негромко сказал:

— Алеша, это я! Ты меня слышишь?

Высохшая кожа на лице Захарова как бы озарилась изнутри слабым светом. Он вздохнул и открыл глаза.

— Алеша, за семью не беспокойся!

— Да, присмотрите! — странно отчетливо выговорил Захаров. — Трое, а мужчины больше нет в семье. Спасибо, что пришли, Герасим Николаевич!

Нянечка, кипятившая шприц в углу палаты, заглушенно всхлипнула. Доктор тихо сказал ей что-то, и они вышли в коридор, оставив Смирнова и Захарова вдвоем.

Полковник просунул руку между подушкой и легким, остывающим телом Захарова и крепче прижал его к себе.

— Жене скажите правду, — все так же отчетливо говорил Захаров. — Матери не надо. Пусть думает — опять в долгосрочной командировке. Жить хочется, Герасим Николаевич! Я думал — не с вами, так в классе. Осенью хорошо, первый день в новом году, приходят ребята здоровые, повзрослевшие. И твои, и уже другие… Мог тоже механиком. А если бы поправился, тогда опять с вами. Дурак я был, Герасим Николаевич. Все думал, что мно-о-о-го впереди. Нерасчетливо жил. Если б знал, сколько сделать можно было бы…

— Ты много сделал, Алеша! — громко сказал полковник. Ему казалось, что Захаров не слышит. Свет в лице капитана угасал, кожа потемнела, черты погрубели. — Мы его взяли. Слышишь, Алеша?

— Это хорошо… Руку дайте! — уже с трудом произнес Захаров. Полковник нашел в складках одеяла холодную, тяжелеющую руку Захарова и сжал, стараясь согреть.

— Вот, значит, оно как! — слабея, сказал Захаров. — Надо идти одному. Никогда не был один. Страшно одному. Вы здесь, товарищ полковник?

— Я не уйду, Алеша! — полковник придвинулся к Захарову еще ближе. — Ты меня слышишь?

— Плохо… Далеко ушел. Все будет в порядке, товарищ полковник. Надо справиться…

Полковник вспомнил, что так говорил Захаров, уходя на задания, и промолчал, не найдя в себе сил ответить товарищу.

— Темнеет! — не сказал, а выдохнул Захаров. — Вы еще здесь? — и умолк.

Вскоре он перестал дышать. Полковник высвободил онемевшую руку и долго сидел молча, ни о чем не думая, не двигаясь, ощущая только усталость. Сзади послышались шаги, вошел врач. Полковник поднял руку и закрыл глаза Захарову.

Когда Герасим Николаевич вернулся в отдел, Миша Соловьев принес расшифрованные и перепечатанные стенографисткой первые листы допроса Горелла и Робертса.

— Надо изъять чемодан с «бомбой» у гражданки Харитоновой, — все еще борясь с усталостью, сказал полковник. — Возьмите санкцию у прокурора на обыск и поезжайте.

Миша прибыл к Юле Харитоновой. Он вошел в квартиру с управдомом, дворником и понятыми.

— Это нахальство! — сказала Юля Мише Соловьеву. — Вы пользуетесь тем, что я одинокая беззащитная женщина! Я ничего не знаю!

— Одну минуточку! — вежливо остановил ее Миша. — Вы сами откроете шкаф, или мне придется это сделать? Лучше бы — сами!

— Открывайте, ломайте, арестовывайте — мне все равно! — Юля швырнула ключи.

Миша открыл шкаф, достал чемоданы Горелла и раскрыл их на мгновенье, чтобы убедиться, — те ли.

— Ах, вы за этим! — сказала она успокоенно. — Насчет этого я уже заявила. Сама! Вещи не мои, принадлежат жильцу.

— Распишитесь, пожалуйста, в протоколе обыска! — предложил Миша. Юля размашисто расписалась, и Миша ушел.

Представитель Министерства иностранных дел вручал Робертсу и Биллиджеру предписание покинуть Советский Союз в 24 часа.

— Очень жаль! — сказал, напряженно улыбаясь, Биллиджер. — У вас прекрасные библиотеки. Я заканчиваю книгу о советской литературе, мне осталось совсем немного. Несколько месяцев!

— В вашей книге, господин Биллиджер, все равно не будет ни одного слова правды о советской литературе, — сказал представитель Министерства иностранных дел, — так что вы можете ее закончить где угодно!

— Я сделаю это на пароходе! — нагло сказал Биллиджер. — По дороге домой. Она будет иметь большой успех. Я пришлю вам экземпляр.

— Все это глупости, Биллиджер! — раздраженно перебил Робертс. — Вот мое положение действительно затруднительно! Мой ребенок в больнице. Жена не соглашается оставить дочь!

— У нас нет претензий к вашей дочери! — пожал плечами представитель Министерства иностранных дел, — так же, как и к вашей жене. Когда девочка поправится, она в сопровождении матери будет направлена на родину. Больше я ничего не имею сообщить вам!

Рано утром перед отъездом на аэродром Робертс в сопровождении переводчика посольства отправился в больницу проститься с дочерью и женой.

Сбивчиво, с отвращением выдумывая предлоги, Робертс объяснил жене причины своего внезапного отъезда и простился.

Направляясь по коридору к выходу, он решил зайти к главному врачу и попросить его позаботиться о жене и дочери. Каковы бы ни были неприятности, они не могут до конца уничтожить престиж дипломата.

Главный врач принял Робертса стоя, молча выслушал, побагровел и, сорвав очки, сказал:

— Вы просто мерзавец! И сию минуту убирайтесь из больницы… Это — наглость прийти сюда! При чем тут жена и дочь! А вы думали о них, когда зарабатывали себе репутацию международного преступника? Немедленно покиньте территорию больницы! Здесь Юрка Столбцов лежит, тот самый мальчик, о котором упомянуто в газетах, и мы еще не знаем, удастся ли сохранить ему здоровье… У меня у самого погиб сын во время войны! Как вы смели прийти ко мне, господин Робертс? Это… это… ни в какие ворота не лезет! Это душевное распутство! Вот что!