Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету

– Очень странно.

Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице

Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За её спиной раздался голос

Уилфрида.

– Ну, я поставил десятку.

– Пойдём на трибуну и посмотрим скачки.

Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо её собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперёд, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", готвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.

– Я запомнила – зелёный и шоколадный, как конфеты. Фисташки – моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?

– Послушаем.

В общем шуме они различили слова:

– Бленхейм – восемнадцать против одного.

– Сто восемьдесят! – воскликнула Динни. – Вот замечательно!

– Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идёт не из конюшен.

Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зелёном и шоколадном двое. Вторая из лошадей – наша.

Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.

– Нравится он тебе, Динни?

– Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?

– Нет, неправду.

Лошади повернули и лёгким галопом проскакали мимо трибун.

– Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?

– Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?

Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.

Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:

– Фаворит ведёт!.. Фаворит ведёт!..

Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлёбываясь, переменил мнение:

– Паша… Паша возьмёт!.. Нет, Фаворит… Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..

Уилфрид стиснул руку Динни.

– Наш! Смотри – вон там! – бросил он.

Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зелёный. Обошёл, обошёл! Они выиграли!

Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш – знамение!

– Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.

Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить её от себя!

На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.

Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.

Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и лёгким загаром на щеках. Её дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:

– Пробеги её, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы – тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.

Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:

ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.

НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.

ПРИЗНАНИЕ.

Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда

Лайела «Богословие перед казнью». Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, Я и жил и погибну безвестно; Не за право на место в небесном раю, Торговаться с всевышним невместно. Но, блюдя англичанина имя и честь, Предпочту умереть, чем позор перенесть. Я сегодня усну меж несчётных костей Тех, о ком все давно позабыли, Кто служил безымянно отчизне своей, Кто лежит в безымянной могиле И о ком не расскажет надгробный гранит, Как солдат и в мучениях верность хранит. Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.

– Да, – печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, – дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, – и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем ещё утешаться!

– Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать всё, что ему заблагорассудится.

Сэр Лоренс кивнул:

– Чем крупнее червяк, тем больше он убеждён в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдёт англичанина имя и честь". Такие ещё попадаются.

– Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?

– Он хорошо воевал.

– Кто же помнит о войне!

– Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? – печально усмехнулся сэр Лоренс. – Пусть небрежно взглянет на неё и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу.

– Вчера я видела мистера Масхема.

– Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:

– Джек убеждён, что ты – жертва.

– Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!

– Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.

Динни безнадёжно рассмеялась.

– Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.

Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг неё лает, как собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.

XXII

Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в Бэртон-клубе. Он прочёл в "Дейли фейз" отчёт о дерби и лениво перевернул страницу. Остальные отделы "этой газетёнки" обычно мало интересовали его. Её стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости, печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него всё же хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал себе: "Парня придётся осадить!"