Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету

Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он пробормотал:

– Религия – символ!..

– Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело – за честность, человечность, мужество. Как-никак я прошёл войну. Но почему я должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?

– Мы обязаны это скрыть! – взорвался Майкл. – Мне нестерпимо думать, как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.

Уилфрид пожал плечами:

– Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй своё первое побуждение, Майкл.

– Что же ты собираешься делать?

– Не всё ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в разладе с самим собой.

– По-моему, в наши дни найдётся немало таких, кто поддержит тебя.

– Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я – отверженный.

– А Динни?

– С ней я всё улажу.

Майкл взялся за шляпу:

– Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи, старина,

– Благодарю. Спокойной ночи!

Прежде чем Майкл вновь обрёл способность рассуждать, он уже был на улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплён своим бунтарским презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на вещи, – это ясно. Но нельзя безнаказанно зачёркивать ту или иную черту в едином образе Англичанина, – кто изменит в одном, того и в другом сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса.

"Конечно, – думал Майкл, – у него найдутся защитники: всякие там маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для Динни, ещё более далёкой от них, чем Уилфрид? Все это…"

Предаваясь этим невесёлым размышлениям, Майкл пересёк Бондстрит и через Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвращения домой, ему не уснуть.

На Маунт-стрит его родители принимали из рук Блора белый глинтвейн особого изготовления – средство, гарантирующее сон.

– Кэтрин? – спросила леди Монт. – Корь?

– Нет, мама, мне нужно поговорить с отцом.

– Насчёт этого молодого человека… который переменил религию? Мне всегда было при нём не по себе: он не боялся грозы, и вообще.

Майкл вытаращил глаза от удивления:

– Да, об Уилфриде.

– Эм, абсолютная тайна! – предупредил сэр Лоренс. – Ну, Майкл?

– Все правда. Он не хочет и не станет отрицать. Динни об этой истории знает.

– Что за история? – спросила леди Монт.

– Арабы-фанатики под страхом смерти принудили его стать ренегатом.

– Какая нелепость!

"Боже мой, почему бы всем не встать на такую же точку зрения?" мелькнуло в голове у Майкла.

– Итак, по-твоему, я должен предупредить Юла, что опровержения не последует? – мрачно произнёс сэр Лоренс.

Майкл кивнул,

– Но ведь дело на этом не остановится, мой мальчик.

– Знаю. Он ничего не хочет слушать.

– Гроза, – неожиданно объявила леди Монт.

– Совершенно верно, мама. Он написал об этом поэму, и превосходную.

Завтра он посылает издателю новый сборник, в который включил и её. Папа, заставьте Юла i – Джека Масхема по крайней мере молчать. Им-то, в конце концов, какое дело?

Сэр Лоренс пожал худыми плечами, которые, несмотря на груз семидесяти двух лет, только-только начинали выдавать возраст баронета.

– Всё сводится к двум совершенно различным вопросам, Майкл. Первый как обуздать клубные сплетни. Второй касается Динни и её родных. Ты говоришь, что Динни знает; но её родные, за исключением нас, не знают. Она не сказала нам; значит, им тоже не скажет. Это не очень красиво. Это даже не умно, – уточнил сэр Лоренс, не ожидая возражений, – так как всё равно рано или поздно обнаружится и они никогда не простят Дезерту, что он женился, не сказав им правду. Я и сам бы не простил, – дело слишком серьёзное.

– Огорчительное! – изрекла леди Монт. – Посоветуйтесь с Эдриеном.

– Лучше с Хилери, – возразил сэр Лоренс.

– Папа, во втором вопросе решающее слово, по-моему, за Динни, – вмешался Майкл. – Ей надо сообщить, что кое-какие слухи уже просочились. Тогда она или Уилфрид сами расскажут её родным.

– Если бы только Динни позволила ему оставить её! Не может же Дезерт настаивать на браке, когда в воздухе носятся такие слухи!

– Не думаю, что Динни оставит его, – заметила леди Монт. – Она слишком долго выбирала. Мечта всей юности!

– Уилфрид сказал, что считает себя обязанным оставить её. Ах, чёрт побери!

– Вернёмся к первому вопросу, Майкл. Я, конечно, могу попытаться, но сомневаюсь, что из этого будет толк, особенно если выйдет его поэма. Что она собой представляет? Оправдание?

– Скорей объяснение.

– Горькое и бунтарское, как его прежние стихи? Майкл утвердительно кивнул.

– Из сострадания они, пожалуй, ещё промолчали бы, но с такой позицией ни за что не примирятся. Я знаю Джека Масхема. Бравада современного скепсиса для него ненавистней чумы.

– Не стоит гадать, что будет, но, по-моему, мы все обязаны оттягивать развязку как можно дольше.

– Уповайте на отшельника, – изрекла леди Монт. – Спокойной ночи, мой мальчик. Я иду к себе. Присмотрите за собакой, – её ещё не выводили.

– Ладно. Сделаю, что могу, – обещал сэр Лоренс.

Майкл получил материнский поцелуй, пожал руку отцу и удалился.

Он шёл домой, а на сердце у него было тяжело и тревожно: на карте стояла судьба двух горячо любимых им людей, и он не видел выхода, который не был бы сопряжён со страданиями для обоих. К тому же у него не выходила из головы навязчивая мысль: "Как бы я вёл себя в положении Уилфрида?" И чем дальше он шёл, тем больше крепло в нём убеждение, что ни один человек не может сказать, как он поступил бы на месте другого. Так, ветреной и не лишённой красоты ночью Майкл добрался до Саутсквер и вошёл в дом.