Конец Хитрова рынка

Швейцар с достоинством поклонился и величественно распахнул передо мной массивную, в медных шишечках резную дверь: «Пожалуйте». Так и не решив, давать ему на чай или нет, я оказался в вестибюле «Марселя», где, словно солдаты в строю, стояли вдоль стен кадки с пальмами. Здесь было шумно и людно. В глубине холла переговаривалась группа молодых людей артистического вида в длинных блузах, среди них две-три миловидные девицы с подведенными глазами, из тех «тонколицых красавиц», которые, по мнению «Вечерней Москвы», «ароматом своих духов усыпляют бдительность». Сидела в кресле круглолицая пожилая дама; она зорко поглядывала на стоящие рядом с ней чемоданы и баулы: жулик народ! Не присмотришь — из-под носа уведут!

Старичок в пенсне, в светлых узких панталонах и цветных носках «ажур», видно из адвокатов — по-новому «правозаступник», — шуршал газетой. Рядом с ним — компания черноволосых и усатых людей. Они говорили о Бакинской ярмарке, провожая горящими глазами каждую проходящую мимо женщину, и при этом громко цокали языками. Двое нэпманов спорили о платежеспособности какого-то Варварина, а из-за пальмы-гренадера до меня доносился чей-то ехидный голос. «Если до двадцать второго года, батенька, мы вообще отчетностью не занимались, то теперь только одна макушка из бумажной кучи виднеется. Отчет 26 железных дорог за год на 770 пудов потянул, а вся переписка НКПС с местами и на все 420 тысяч пудиков. Это, мой кормилец, одна четверть всей годовой продукции Центробумтреста. При таких темпах ни Эстония, ни Финляндия нас бумагой не обеспечат…»

Ко мне подошел женственный юноша, осторожно тронув за локоть, шепнул на ухо:

— Месье не интересуется валютой? Могу предложить франки, английские фунты… Цена сходная: 10 рублей фунт. Интересуетесь?

— Только Нарымским краем.

— Фрайер, — сказал юноша и растворился в воздухе. Пальмы, кожаные чемоданы с цветными наклейками, изящные, словно взятые напрокат из далекого прошлого, дорогие саквояжи, аромат духов, запах хорошего табака, калейдоскоп холеных лиц, напомаженных голов — все это было для меня странным, непривычным. Мне казались неестественными громкий смех уютно расположившихся в креслах нэпманов, ужимки накрашенных девиц, небрежно Дымящих тонкими соломинками папирос, подобострастие услужливого старика портье в пенсне, сползшем на кончик запотелого носа, белоснежные фартучки красавиц горничных, устланная ковром широкая лестница. На всем был налет какой-то иллюзорности, шаткости, лихорадочности. Да существует ли все это? Может быть, весь «Марсель» — это только игра разгоряченного воображения, сногсшибательный трюк ловкого иллюзиониста в блестящем цилиндре с тросточкой, одного из тех заезжих гастролеров, о которых, захлебываясь, писали некогда газеты? Несколько пассов, несколько магических слов, а потом… Потом иллюзия исчезнет, как исчезают все иллюзии. Айн, цвай, драй — и нет роскошного холла. Фир, фюнф, зекс — исчезли пальмы, ушли в небытие адвокат в носках «ажур», восточные люди с гортанными голосами, юноши в блузах, молодой человек, спекулирующий валютой, девицы с папиросами… И перед зачарованной «важаемой публик» — одна только арена, засыпанная опилками, посреди которой раскланивается во все стороны, приподняв свой цилиндр, заезжий иллюзионист. Гремят аплодисменты, и на смену иллюзионисту выбегают клоуны. Айн, цвай, драй…

— Разрешите прикурить?

Передо мной стоял молодой человек точно в таком же реглане, как и я.

— Разрешите прикурить? — настойчиво повторил он, глядя мне в глаза и слегка улыбаясь кончиками своих по-юношески пухлых губ. Его лицо показалось мне знакомым. Еще бы, это был не кто иной, как агент третьего разряда Басов, парнишка, который принимал участие в операции по организации побега Сердюкова. Ну конечно, теперь он занимается валютчиками. Вот так встреча! Я протянул ему свою папиросу.

— Благодарю вас.

Больше мы не обменялись ни словом, и все же у меня было такое чувство, какое испытал Робинзон, встретившись с Пятницей. А впрочем, куда там Робинзону: ведь он никогда в жизни не занимался оперативной работой и не имел никакого представления о «Марселе»! До чего же молодец этот Басов!

Мой «Пятница» сел неподалеку от зоркой дамы, которая по-прежнему не спускала глаз со своих чемоданов, и развернул газету. Я почему-то посмотрел на часы и решительно направился к окошку, возле которого как дань времени висел рифмованный призыв: «Запомни заповедь одну: с собою в клуб бери жену». Эта «заповедь» явно не гармонировала со всей атмосферой гостиничного холла. И возможно, поэтому какой-то шутник дописал к ней карандашом совершенно неожиданную концовку: «Не подражай буржую — свою, а не чужую».

У мужчины в окошке были голодные заискивающие глаза и доброжелательная улыбка, видимо такая же неизменная принадлежность этого холла, как кадки с пальмами.

— Какой номер прикажете приготовить, Георгий Валерьянович? Люкс? — спросил он, мельком заглянув в мой паспорт.

— Нет, первой категории, с телефоном.

— Как пожелаете. Надеюсь, вам у нас понравится… Я заполнил опросную карту, состоящую из доброй

полусотни вопросов (женат ли, а если да, то каким браком сочетался — церковным или гражданским, являюсь ли членом профсоюза и какого именно, чем занимался до октября 1917 года и после революции и т.п.), сдал ее. После этого меня провели на второй этаж в предназначенный мне номер, который, как я с удовлетворением отметил, находился в самом конце коридора. Кажется, в обязанности мужчины в окошке входило также угадывание всех желаний клиентов, даже невысказанных.

Номер, признаться, произвел на меня впечатление. Он безмолвно призывал к неге и наслаждениям. На это намекало все: белые с золотом обои, матовые рожки интимных плафонов, двуспальная кровать под балдахином, кактусы, мраморная ванна и малахитовый клозет.

Кокетливая горничная с аккуратно выложенной по последней моде прической (волосы закрывают уши, образуя вокруг лица «овальную рамку»), играя глазами, сказала, что, если месье желает с дороги отдохнуть, она расстелит постель. «Месье» отдыхать было некогда, а игривых женщин он опасался всю свою жизнь. Девушка извинилась и, постукивая каблучками, ушла, одарив «месье» многообещающим взглядом. Несколько минут я наслаждался роскошью, одновременно подсчитывая, во сколько она обойдется МУРу. Совесть моя была чиста: на таком номере настоял Сухоруков.

Злотникова в конторе не оказалось, но мне дали его домашний телефон. Женский голос дважды переспросил мою фамилию:

— Баранец? От Петра Николаевича Иванова? Подождите у аппарата, Никита Захарович сейчас подойдет.

Я до мельчайших деталей продумывал все возможные варианты своего телефонного разговора со Злотниковым. Но все получилось более чем просто: Злотников предложил мне подъехать к нему.

— Когда? — спросил я.

— Да хоть сейчас, если вы уже успели отдохнуть с дороги и у вас нет других неотложных дел. Приедете?

— Да, через часок.

— Адрес знаете?

Он подробно рассказал, как к нему добираться от «Марселя», и повесил трубку. Я, конечно, знал, что Сердюков еще позавчера перебрался от него на Смоленский рынок. Мне об этом тотчас же доложил наш агент, которому было поручено наблюдение. Но все-таки на подобное приглашение я не рассчитывал. Ловушкой здесь не пахло. Видимо, я недоучел того значения, которое Злотников придает Иванову. А может быть, приглашая меня, он руководствуется какими-то другими соображениями? Возможно. Но как бы то ни было, а начало положено, и неплохое. Чем быстрей состоится встреча двух «будущих друзей», тем лучше. И Георгий Баранец и Александр Белецкий оба в одинаковой степени были уже к ней готовы.

— Только не зарывайся, — предупредил меня Виктор, которому я позвонил сразу же после разговора со Злотниковым. — Понатуральней, без излишнего нажима. Не переигрывай… Номер хороший?

— Мечта нэпмана.

Виктор хохотнул.

— Ванна, картины, ковры?

— Все есть. Даже малахитовый клозет.

Малахитовый клозет, кажется, его добил. Он длинно и затейливо выругался и сказал:

— Давай свой телефон.

Я сообщил ему номер комнаты и свой телефон.

— Между двенадцатью и часом перезвоню тебе. Привет от Фреймана. Интересуется, как со скальпами.

Побрившись, я отправился на квартиру к Злотникову.

Басова в вестибюле уже не было. Не было и дамы в окружении чемоданов, компании восточных людей, девиц с папиросами и юношей в блузах. Вестибюль опустел. Только по-прежнему стояли в кадках, растопырив широкие пальцы, приземистые пальмы и улыбался своей неизменно доброжелательной улыбкой мужчина в окошке. Клиенты отсутствовали. Он улыбался, выполняя свой служебный долг, сам себе, а может быть, и забавлявшей его надписи: «Запомни заповедь одну: с собою в клуб бери жену». Интересно, есть ли у него жена, которую он водит в клуб? Если есть, то улыбающимся она его, наверно, не видит: тот, для кого улыбка — заработок, бесплатно не улыбается. Недаром говорят, что самые мрачные люди — это клоуны. Я встретился с ним взглядом, и он кивнул мне, как старому доброму знакомому. Потом, все так же продолжая улыбаться, он повернулся ко мне боком, словно демонстрируя свой резко очерченный профиль с крупным носом. Теперь он походил на старого, нахохлившегося ворона, и его улыбка только усугубляла это неожиданное сходство.