Конец и вновь начало

Но раз уж турки вышли на Средиземное море, то стал нужен флот. На флот набрали авантюристов, пиратов и бродяг по всему Средиземному морю. Это были и итальянцы, и греки, и берберы, приезжали датчане, норвежцы, которые нанимались в турецкий флот, а поскольку у них не было ni foi, ni loi, то есть ни веры, ни закона, ни чести, ни совести, то они охотно переходили в мусульманскую религию. Они вообще не имели никакой веры и христианами были, так сказать, механически.

Они образовали корсарско-пиратский флот на Средиземном море, который свирепствовал так, что Испания в ужасе дрожала, Франция еле-еле держалась, берега Италии постоянно подвергались нападениям, и плавание по Средиземному морю было делом очень сложным. До XIX в. существовали эти корсарские эскадры, базировавшиеся в Тунисе, Алжире, Оране и, конечно, в портах Востока. Наиболее знамениты были два флотоводца. Один носил имя Барбаросса – рыжая борода, по-мусульмански его звали Хайреддин, а по происхождению он был грек с острова Наксос. Другой прозывался Еульдж Али. Происхождение его темное, кажется из берберов. Его переименовали из Еульдж, то есть мародер, в Клыч, то есть меч. Вообще-то он был самый натуральный мародер, хотя и исключительно талантливый адмирал. Испанский, венецианский, имперский и папский флоты терпели поражения от этих головорезов.

Вот так создался османский этнос с турецким языком в основе – как видим, из совершенно разноплеменных субстратов. Объединяющим здесь была военная, государственная судьба, политическое подданство при внешнем признаке – обязательной вере в религию ислама. Но проверить этих людей никто не мог. Они говорили, что они мусульмане, однако вино пили, водку пили, но особенно за ними никто не следил. Во время своих удачных походов они набирали огромное количество невольниц, делали их своими женами, а их дети от этих разных невольниц входили в ряды турок. Таким образом, турецкое государство из маленького княжества вокруг Бурсы превратилось в средиземноморскую державу, в совершенно новую державу, называемую Турция, или, на их языке, Высокая Порта. Сами себя они называли не турки, а мусульмане, а турками считалось туркменское население внутренней части Малой Азии, где было два или даже три мусульманских государства[57], завоеванные этими османами уже довольно поздно, в XV в., после того как они взяли Константинополь.

Надо сказать, что настоящие турки сопротивлялись этому завоеванию со страшной силой, и когда их подчинили, то их тоже заставили служить в войске, но в качестве неполноправных, легковооруженных вспомогательных воинов – акинджи, которых использовали для разведки, для грабежа, для рейдов по тылам, для обслуживания транспорта или земляных работ, то есть их эксплуатировали и не уважали.

А те турки, которых мы называем «османами», а они себя – «муслим» (мусульманами), были совершенно особым этносом. Он прошел все фазы, о которых мы говорили, за исключением фазы обскурации. Он дошел до инерционной фазы, когда внутренняя пассионарность потомков туркменских богатырей, первоначальных борцов за веру, была растрачена. Это все было разбавлено огромным количеством европейских авантюристов, поступавших на службу к турецким султанам, тоже менявших свою религию (которой вообще-то у них и не было), становившихся турками, когда разваливалось османское хозяйство от неудачных войн с Россией.

Россия была единственной страной, которая побивала турок, а австрийцев и итальянцев турки били как хотели. Турция потеряла Крым и побережье Черного моря. Войны, которые стоили дорого, были неудачными. Османская империя постепенно стала разлагаться.

Разлагаться она стала не только от войн, но и от безобразного ведения хозяйства. Поскольку из крестьян выжимали все соки, то они вели хозяйство хищнически, и в этом «благодатном полумесяце», который в древности кормил огромное количество народов, появлялось все больше и больше бросовых земель. Крестьяне бежали в города, тоже вступали в бандитские шайки на море и на суше, потому что это было выгоднее, чем сидеть дома, копаться в земле и подвергаться постоянным оскорблениям и ограблениям со стороны чиновников, чужих для них и непонятно откуда взявшихся. Хотя те и назывались турками, но происходили то из поляков, то из немцев, то из итальянцев, то из французов – из кого попало, кто только захотел обвить себе чалмой голову.

Кончилось это страшной катастрофой в XIX в., когда турки вдруг сообразили, что им чего-то не хватает. – Денег! А откуда их взять? Оказывается, есть очень легкий способ – взять в долг; и они стали брать кредиты под проценты у французских капиталистов на покрытие чрезвычайных расходов, а чрезвычайных расходов у них было много после побед Румянцева, Суворова, Кутузова, Дибича (который вошел в Адрианополь), – вообще огромные расходы были. В конце концов оказалось, что оплатить долг они не могут. И тогда французское правительство пошло навстречу своей французской буржуазии и сказало: «Ну ладно, мы для вас взыщем этот долг». Оно ввело флот в Эгейское море и потребовало таможни во всех портах, разработки соли и других полезных ископаемых как концессии, право сбора налогов где угодно, пока они не вернут долг.

Итак, Турецкая империя, огромная страна, оказалась колоссом на глиняных ногах. Она начала разваливаться и падать, а патриоты поехали в Париж и стали там обучаться европейской культуре и «цивилизации». Пожив некоторое время в Париже, они возвращались совершеннейшими французами и пытались устроить у себя какое-то подобие бонапартовского режима или даже республиканского. Это были младотурки. Кончилось все тем, что эти младотурки произвели революцию, низвергли султана Абдул-Гамида, заключили его под стражу, вступили в мировую войну на стороне Германии и были разбиты, уничтожены. Хорошего в их управлении не было ничего, хотя они обещали всем свободу, но кончилось это жуткой резней армян. Около миллиона армян было вырезано турками, потому что младотурки заявили, что армяне против этого режима. А те действительно были против, потому что никакие недостатки старой организации исправлены не были, и те армяне, которые 500 лет жили под гнетом турецких султанов, богатели, жирели и размножались со страшной силой, населяя даже Америку, были жесточайшим образом этими либералами убиты.

Турцию вот-вот должны были оккупировать войска Антанты. Англо-французы заняли Константинополь, греки – Смирну и пошли в глубь Турции. И тут случилась регенерация.

Акматическая фаза кончилась в XVI в., с XVII по XX в. шел инерционный период. Оказалось, что те турки, которые жили около Константинополя, у Эгейского моря, в культурных городах, действительно никуда не годны. Они могли только пить кофе, курить трубки, беседовать на любые темы – о погоде, о политике, о городских сплетнях, но защищаться они совершенно не умели.

А вот дикие, обиженные всеми туркмены внутренних нагорий Малой Азии сохранили свой пассионарный запас, потому что их никуда не брали и пассионарные юноши оставались дома. Им приходилось очень уныло пасти овец, ссориться с соседними армянами (хотя до резни не доходило), заводить семьи и размножаться. И когда их поднял Кемаль-паша на войну против захватчиков англо-французов и греков, то они очень быстро выгнали их из своих пределов и восстановили Турцию в тех границах, которые существуют ныне.

Но здесь мы видим законченный процесс: пример этнической регенерации за счет использования неизрасходованной пассионарности «отсталых» окраинных районов. Пассионарность сгорела в самом Стамбуле, но не в провинциях. То же самое произошло в Аравии, но тут доминанта была другая. Арабов подняли против турок, и они, не имея возможности сражаться с регулярной армией, парализовали турецкие тылы, дали возможность англичанам захватить Палестину, продвинуться от Басры на север, в Месопотамию, и разгромить турок. Таким образом, импульс у арабов оказался тоже сохраненным в начале XX в., и они добились самостоятельности, потому что подчиняться туркам им было очень неприятно.

Воля к спасению

В фазе обскурации регенерация носит ограниченный характер. Это особенно заметно, когда речь идет о Византии. Уже в XI в. 20-миллионное население империи охладело к интеллектуальным проблемам. Многие предпочитали всем занятиям роскошную жизнь в самом богатом городе тогдашнего мира – Константинополе.

И в самом деле, чудные постройки, которые искусные ремесленники украшали предметами дивного ремесла, рынки, полные зерна, мехов, девиц из Руси, шелков из Багдада и Китая, вин из Греции, коней из Венгрии и Болгарии, школы, где изучали наряду с Гомером и Платоном поэму о храбром Дигенисе Акрите и стихи Романа Сладкопевца, светлые храмы и могучие стены превращали город в особый мирок, только вписанный в тело Византийской империи.

А кругом столицы, по обе стороны Босфора, на опаленных солнцем холмах Фракии и Вифинии бродили козы, звенели цикады, и загорелые крестьяне обрезали виноград или собирали оливки на арендуемых участках, а то и на полях помещиков. А где-то полудикие горцы Эпира, Тайгета и Тавра готовили мечи и стрелы для отражения врагов: католиков и мусульман. Роскошь столицы была не для них; им достались в жизни труд и война.

Вот здесь и разгадка внезапного ослабления Византии в XI в., поставившего ее на край гибели. Столица и провинции перестали думать, чувствовать, а значит, и действовать согласно. Особенно остро это сказалось на бюрократии, которая имела тенденцию пополняться за счет исполнителей, для коих отсутствие инициативы – обязательное условие для благополучия и продвижения. В Константинополе возникла школа юристов, главой которой был Михаил Пселл, весьма образованный и ловкий политик. Опираясь на расположение императриц Зои и Феодоры, юристы взяли в свои руки управление страной, сделали своими руководящими принципами законность и рационализм, ограничили провинциальную аристократию… и за полвека поставили Византию на край гибели.