Конец прекрасной эпохи. Эссе и переписка с друзьями
Шрифт:
Дао и дзен оказались вотчиной «спасителей», закаленных лагерями и психушками. Ожесточенный, обнаженный ум легко ухватился за перфокарту, где больше провалов, чем картона, больше «нет», чем «да». И главный соблазн – «пафос отрицания вероисповедания» современных гуманитариев. «Бога нет!» – это религия избранных: Бога, который пригоден для ваших кухонных надобностей – нет! В 99-ти из ста, когда человек апеллирует к Богу, – Бога нет. А следовательно, нет и самого апеллирующего и вместе с ним традиции, церкви, обряда, культуры, особенно культуры: «Когда я слышу слово „культура“, рука моя тянется к пистолету».
Потерявший живую связь с традицией винит в этом традицию. Для него это трупная традиция, разлагающаяся
Пафос отрицания, вырвавшись из традиционного масштаба, роковым образом оказался связанным с эпидемией гигантизма. Гиганты обросли порослью «грибов до поры, до времени», ждущих срока огигантиться. Без промежуточной ступени вчерашний подыгрыватель оказывался новым мессией, спасителем не только российским, но и мировым.
Появились черные пророки: «О, вы не знаете, как жизнь черна! О, вы не знаете, сколько нежности в аду! Христос не пахнет». Реконструкция мифов, лукавый гнозис, направленная реставрация символов – черных символов – работа ведется на поверхности и в глубине. Если мифоборчество опирается на «великую пустоту» («Дао пусто, но в применении неисчерпаемо»), то мифотворчество неуклонно ведет к «поэтике маразма»; единственное исключение составляет «Роза мира» Даниила Андреева.
Появился робкий цветок московского генонизма. Генонизм понят и прочтен как элитарный тоталитаризм, «река рек», «эзотеризм в эзотеризме», представительство вертикального Луча, связывающего Абсолют с горизонтальными планами. Профаническому «аналитическому» гаданию противопоставлено «интегральное» знание изнутри, сбереженное в посвятительных центрах. Противопоставление деградировавшего Запада традиционалистскому Востоку есть в то же время противопоставление Запада своему классическому прошлому – античности и средневековью. Традиционализм понимается как условие для существования посвятительных институтов. В этом смысле единственной живой традицией в Европе до сих пор остается христианство в его наиболее архаичных формах.
Над миром довлеет фатализм космических циклов, наш цикл проходит под знаком деспиритуализации, наш век – темный век, «сезон перед концом» (цикла). Философии (любо-мудрию) – одному из внешних условий для неофитов – резко отказано в обладании мудростью. Теософичный по внешнему абрису идей генонизм сух и категоричен, даже научен, но не в штейнеровском смысле, а скорее в стиле научного структурализма – эдакий эзотерический структурализм, заговоривший вдруг как власть имущий.
Интерпретаторы Рене Генона (отнюдь не пропагандисты, в пропаганде заинтересованы разве только последователи «доктора») в теории неукоснительно подчеркивают несводимость ценностей высших порядков к человеческим ценностям и эзотеризма истинного к эзотеризму профаническому. По капризному узору судьбы сами интерпретаторы нередко оказываются связанными с инфантильными кощунствами, преступлением «плоской» человеческой нравственности и прочими подобными явлениями.
Генонизм, непрерывно работая с символикой позитивных религий (преимущественно – браманизма), подводя к платоновским вспышкам ясности, претендует быть чистым гнозисом. С высот, на которые он себя помещает, позитивные религии выглядят громоздкими, но неизбежными агрегатами – тем внешним психологическим обрамлением, без которого не могут существовать посвятительные институты.
Смешение дзен и дао, недопустимое духовно- и культурно-исторически, оказалось возможным в контексте современной России так же, как и сходство в духовной практике православия и йоги, отмеченное еще в исихазме.
Дзен и дао имели в европейской истории свои гносеологические эквиваленты. Вспомним софиста Горгия: сущее не существует; если бы оно существовало, оно
было бы непознаваемо; если бы оно было познаваемо, оно было бы невыразимо, невоспринимаемо и т. д. Или говоря технологическим языком нашего века, мозг человека не является инструментом, предназначенным для ответа на трансцендентные вопросы, для этой цели человеку дан другой «механизм». Гнозис чужд дзену, пожалуй, больше, чем дао, или одинаково чужд обоим.Что же касается христианства, то в нем существует вполне определенное понятие истинного и лжеименного гнозиса, и генонизм с его эзотерическим универсализмом, безусловно, подпадает под вторую категорию.
Русские 50-е годы шли под знаком открытий, 60-е – под знаком наращивания, 70-е уже оглядываются на свою историю. Мистический нигилизм, традиционалистский эзотеризм, религия со всем богатством её путей и предания – иное конкретное выражение того же размежевания. Существующие формы духовного становления могут отпугивать только тех, кто хочет не знать, и таких много. Удобнее рассуждать в проверенных понятиях: «позитивизм, экзистенциализм, нео-кантианство». Труднее – творчество. Труднее – духовные усилия или хотя бы респект к усилиям другого там, где нет своих. Иначе даже экзистенциализм станет для нас недостижимой вершиной, и нам останется почтительно твердить, что «земля обращается вокруг солнца в 365…»
«В Поднебесной самые слабые побеждают самых сильных» (Дао Дэ Цзин), совесть сильнее наглости, а искренность – лжи, чудо является законом нашего существования, а Богопознание – смыслом его. В наше время размытых ориентиров путь к традиции еще более усложнен, чем во времена религиозно-философских собраний. Духовная истина не гарантирована традицией, она плод работы, которая всегда велась втайне. Она-то и может быть нашей единственной опорой, и нравственность – ступенька к гнозису.
Журнал «Гнозис» № 1,
Нью-Йорк, США, 1978 г.
Современный спиритуализм в России
Анализируя круг идей, характеризующих современную духовную ситуацию России, исследователи вовсе не останавливаются на идеях спиритуалистических. Понятно невнимание к этой теме со стороны советской общественной науки, на Западе же историка идей смущает, по-видимому, исключительная трудность и полная неизученность этого вопроса. В результате современный спиритуалистический опыт России по сей день оказывается неизвестным.
История русского спиритуализма – интересного, самостоятельного явления, связанного с богомильством (X–XI вв.), «заволжскими старцами» (XV в), с «ересью жидовствующих» (вторая половина XV и начало XVI в.), с масонами и розенкрейцерами (XVIII в.), а также с теософией Елены Петровны Блаватской, с «третьим заветом» Анны Шмидт и идеями Константина Циолковского, Николая Федорова, Николая Рериха, Петра Успенского, Даниила Андреева и других, внешне прервалась в 20-е годы нашего столетия, хотя в отдельных индивидуумах традиция законсервировалась и сохранялась.
15–20 лет назад в России возникла новая волна интереса к спиритуалистическим идеям. Характерным для этого движения являются интерес к игровым религиям и мистическим традициям, разработка новых космологических мифов, опыты духовного синтеза.
Возможно, что некоторым из названных явлений можно найти аналогии на Западе. Однако, современные российские условия – духовный голод атеистической страны, ограниченность форм внешнего выхода спиритуалистических интересов и прочее, приводит в ряде случаев к большой сосредоточенности, напряженности внутренних поисков, к тому, что я не побоялся бы назвать непрерывной творческой ситуацией. Результатом является создание нового психологического пространства.