Конец российской монархии

Что касается русского крестьянства, составлявшего главную массу населения в России, то здесь необходимо вспомнить, что до шестидесятых годов XIX столетия крестьяне находились в тяжелой личной и хозяйственной зависимости от государства или от помещиков, смотря чью землю они обрабатывали. Прежде вся частновладельческая земля принадлежала дворянам-помещикам, которые за обработку земли обязаны были заботиться о крестьянах, к этой земле прикрепленных. Права помещиков были очень обширны, хотя и не определялись точно законом, место которого заменяло предание, обычай, а часто и собственная воля помещика — владельца земли.

Русское крестьянство издавна боролось против такого бесправия. Достаточно вспомнить общественные движения Болотникова, Разина и Пугачева, в период коих недовольные народные элементы объединялись в борьбе против господствующих порядков и привилегированных сословий. Немало в то время было вырезано помещиков и богатых купцов. Но и к середине XIX столетия волнения не стихли. Они особенно разрослись в период неудачной для России Крымской войны, уже тогда выявившей бессилие государства.

Памятным Манифестом императора Александра II, изданным 19 февраля 1861 г., крестьяне были освобождены от крепостной зависимости с предоставлением им за определенные повинности или выкупную плату земли для обеспечения, как говорилось в манифесте, «быта их и исполнения обязанностей их перед правительством»^[82].

Но увы! При определении размера земельного обеспечения была допущена несправедливость, сразу создавшая малоземелье и тяжелым бременем легшая на хозяйственную жизнь освобожденных крестьян. Кроме того, на протяжении большей части Европейской России земля выделялась в собственность не каждой крестьянской семьи в отдельности, а целого общества (общины), которое передавало эту землю по участкам во временное владение крестьян. Очевидно, что из-за естественного прироста населения, увеличения налогов и сковывавшего влияния общинного землевладения положение главной массы населения крестьян становилось с каждым годом все труднее. Земельная нужда становилась все острее, и крестьянство продолжало жить неспокойной жизнью.

К тому же крестьяне в своем представлении считали себя глубоко обиженными произведенной реформой, ибо часть земли, которую они раньше, при крепостной зависимости, обрабатывали сами, почему и считали себя с нею слитыми, осталась после реформы в руках прежних их владельцев — помещиков.

«Мы ваши, земля же наша» — так формулировали они еще в период крепостничества свои отношения к помещику и его угодьям.

«Земельный вопрос, — писал граф Л. Н. Толстой в 1911 г. по случаю 50-летия крестьянской реформы, — дошел в настоящее время до той степени зрелости, до которой доходил вопрос крепостного права 50 лет тому назад».

Конечно, ни дополнительной прирезкой помещичьей земли, ни даже полным отчуждением ее в пользу крестьян нельзя было разрешить чрезвычайно сложной аграрной проблемы в России, но без этой меры едва ли могло быть достигнуто успокоение крестьянских масс.

Вопрос этот перестал быть вопросом только экономическим, он перешел в область политическую, и на нем легко было играть всем тем, для коих государственная смута являлась желательной.

К тому же согласно реформе 19 февраля крестьяне, выходя из крепостной зависимости, должны были получить не только имущественные, но и личные права свободных, полноправных граждан. Но этого не случилось, и крестьянство до последнего времени оставалось на положении совершенно обособленного и урезанного в своих правах сословия.

Мечта о воле и земле, таким образом, осуществлена не была или была осуществлена не полностью; сохранилась поэтому и почва для дальнейшего недовольства.

Но странное дело. Крестьянство долго ждало разрешения своих сокровеннейших желаний от царя, которого будто обманывают «баре». Вполне естественно при этом, что на первый план выдвигались чаяния экономические, необходимость разрешения коих являлась для крестьян условием первостепенным. И вот стали ходить легенды о том, что «царская грамота» о земле уже существует, но только где-то и кем-то глубоко запрятана.

В действительности же дело обстояло, как известно, иначе. Значительная часть помещичьего землевладения продолжала оставаться в руках дворянского класса, на который и опиралось по преимуществу русское самодержавие. Идти против интересов этого класса, хорошо сознававшего, что с потерею земли будет положено начало прекращения его первенствующего положения в государстве, царская власть не пожелала. Прошло, однако, немало времени, прежде чем это обстоятельство было полностью раскрыто в деревне, которая с этих пор и стала доступна противоцарской пропаганде.

Вдохновителями революционной пропаганды в деревне были деятели русской социал-революционной партии (эсеры). Они вели в крестьянской среде горячую пропаганду на почве земельного вопроса и имели в своей среде большое число приверженцев среди учащейся молодежи и земских служащих. Из среды партии эсеров выделились в особую группу максималисты, программа коих допускала возможность индивидуальных террористических актов. Эти последние должны были действовать на власть устрашающим образом и устранять наиболее волевых людей в правительственных сферах.

Не последнее значение в деле нарастания оппозиционных настроений играло также отношение русского правительства к окраинным и инородческим вопросам. Впереди других стояли еврейский, польский и финляндский вопросы. За ними следовали не менее существенные вопросы: украинский и различных племен Кавказа. Окраинное и инородческое население России, как уже было отмечено выше, составляло весьма значительный процент от общего населения империи. Принадлежа к различным национальностям, исповедуя различные религии и культы, находясь, наконец, на различных ступенях культуры, население это требовало по отношению к себе очень вдумчивого и внимательного отношения.

Между тем правительственная политика при подходе к этим вопросам далеко не всегда отличалась даже элементарной справедливостью, что вызывало раздражение и, конечно, также способствовало развитию не только сепаратистских, но и революционных течений.

Таким образом, царская власть постепенно лишалась своего авторитета и поддержки в обществе и народе. Против нее вооружилось все население огромной и довольно пестрой империи, за исключением, быть может, дворянского класса и бюрократических кругов, обязанных режиму своим положением. Да и то условно, так как много дворян и служилых людей понимали необходимость уступок и охотно готовы были идти на таковые.

Высокий трагизм вытекавшего отсюда положения хотя и весьма осторожно, но ярко был подчеркнут в известной речи А. В. Кривошеина^[83], одного из популярных министров царского правительства. В этой речи, произнесенной им в 1909 г. на агрономическом съезде в Киеве, словами «мы» и «они» он вынужден был признать наличие в стране двух враждебных друг другу лагерей.

«Мы» — это правящие сферы, «они» — все остальное население империи, объединенное общим недовольством и жаждой перемен.