Конец света: первые итоги
Шрифт:
//- Биография Андре Жида — //
«Я всего лишь маленький мальчик, которому весело, и одновременно — протестантский пастор, которому скучно». В литературе Андре Жид — прежде всего ниспровергатель основ. Но он же — символ лысого старика писателя с пледом на коленях, чего не объяснишь иначе, нежели недоразумением. Этот гугенот родился и умер в Париже (1869–1951) и стал одним из первых авторов, открыто заявивших о своем гомосексуализме, хотя многие другие предпочли всю жизнь таиться (Пруст, Мориак, генерал де Голль — шутка). Основатель «La Nouvelle Revue Française» (NRF), хоть он и воплощает образ великого буржуазного писателя, от которого всякого порядочного панка воротит с души, но все его творчество буквально вопиет об обратном: свобода, способность менять мнение (в 1937 году вышли «Поправки к „Возвращению из СССР“»; «Retouches à mon retour de l’URSS», за 25 лет до Солженицына обличавшие злодеяния сталинизма), педофилия, уличный язык — вот его отличительные черты. Нобелевская премия по литературе, которой он был удостоен в 1947 году, явилась данью уважения его возрасту. Никто не может нам помешать из всего его творчества отдать предпочтение «Дневнику» — за тонкость анализа и искренность. Но «Болота» («Paludes», 1895) — это подлинное чудо, «Если зерно не умрет» («Si le grain ne meurt», 1926) — один из лучших автопортретов французского языка, «Подземелья Ватикана» («Les Caves du Vatican», 1914) — роман, впервые сформулировавший понятие бессмысленного поступка (Лафкадио совершает немотивированное убийство Амедеи Флерисуар: «Человеческая жизнь? Что за пустяк!»), кстати сказать, за 40 лет до появления «Постороннего» Камю.
Номер 2.
Внимание! Это лучший после «Прекрасной дамы» роман о любви, хотя в нем нет любовной истории. Это просто роман о любви и ее продолжительности. 1981 год выдался романтичным; тогда же, кстати, Мацнефф опубликовал «Пьян от плохого вина». Поскольку номером первым в своем рейтинге лучших книг столетия я поставил очень жестокий и нигилистический роман, то второе место мне, хочешь не хочешь, пришлось отдать книге, преисполненной надежды. При этом книге изобретательной, оригинальной, новой, а главное — не слащавой. Слава богу, что на свете есть Пауль Низон, и слава богу, что я с ним знаком. Пауль Низон — это швейцарский Миллер и парижский Сэлинджер. Свою миссию он обозначил в романе «Canto», изданном в 1963 году: «Никаких мнений, никакого плана, никаких обязательств, никакой истории, никакой интриги, никакого развития сюжета. Ничего, одна лишь страсть на кончике пера: писать, складывать слова в строчки; своеобразный фанатизм, служащий мне дорожной тростью и без которого я просто-напросто не удержусь и упаду от приступа головокружения». Мы не станем здесь затевать нудный спор о том, является ли Низон создателем «автовымысла» или нет (он утверждает, что да). Он отталкивается от собственной жизни и творит прозу из того, что сам называет «извержениями реальности». В любом случае можно рассказать свою жизнь и не будучи самовлюбленным нарциссом, но это нам известно еще со времен Жан-Жака Руссо и Бенжамена Констана. Низон внес свою лепту в общее дело: «конструировать реальность с помощью слов» означает то же самое, что «писать, чтобы выжить». Вопрос причастности, и в его случае эта причастность носит тотальный, бесповоротный характер. Низон выступает в роли Аттилы от литературы; ради нее он снесет на своем пути все, и там, где он прошел, останется лишь пустыня. Можно сказать, что он творит «прозу действия», как Джексон Поллок творил «живопись действия». Читая Низона, испытываешь ощущение, что раньше вообще ничего не читал. Читать Низона значит соучаствовать в творческом процессе — почувствовать его присутствие и его свободу, настоятельную необходимость каждой фразы. Каждый раз, читая Назона, я впадаю в транс, потому что сам автор постоянно пребывает в трансе. Он представляется мне последним писателем на земле. Тем, кто живет среди людей и их воспоминаний. Тем, кто постоянно задается вопросом: «Куда девалась жизнь?» Он — Диоген в штате фирмы «Allard».
Вот поэтапная МЕТОДИКА НИЗОНА:
1. Бросить все.
2. Писать о себе.
3. Посмотреть на других.
4. Перекроить, смонтировать заново, добавить импровизацию и впустить в книгу жизнь.
5. Всю жизнь тщетно ждать, что читатель тебя поймет.
А теперь вернемся к безумному роману «Год любви», посвященному «любовной интоксикации». На дворе 1979 год. Низону достается по наследству крошечная квартирка в Восемнадцатом округе Парижа, на улице Симар; он окрестил ее «спальней-ячейкой». Париж — город-легенда, город, где огромное число художников обрели свободу. Он мечтал о Париже, и вот в почти 50-летнем возрасте перебирается сюда, оставив позади весь предыдущий швейцарский опыт, включая несчастную любовь. Изначально он хотел назвать книгу «Одиночество в Париже». Он смотрит в окно и видит во дворе старика: тот кормит голубей и бранится с женой. Он слышит детский плач, звуки рок-музыки, соседей-африканцев. Поселившись в шумной мансарде чужого дома, он ждет, что не сегодня завтра на него свалится шедевр. Ждет день и ночь. И вдруг шедевр рождается, словно под гипнозом. Выясняется, что этот сын русского — великий романтик, исправно посещающий все бары на площади Пигаль, где собираются шлюхи. Он жаждет до дна испить каждую из них — Аду, Бризу, Доротею, Лоранс, Виржини, высосать их, как устрицы… «Едва оказавшись в постели, понимаешь, что тысяча и один способ прижиматься друг к другу, ласкать друг друга и покрывать друг друга все более жаркими поцелуями… что эта девушка, эта женщина в теле девушки по имени Доротея… это и есть любовь, потому что, твержу я себе, здесь все как в настоящей любви, бесконечные поцелуи, тысяча способов сплетаться телами, не говоря уже о собственно акте, сопровождаемом всевозможными стонами, вздохами и вскриками и одинаково прерывистым дыханием, да, если вам хорошо вместе, значит, это любовь…» Я в затруднении, потому что из Низона нельзя выбрать тот или иной пассаж; это поток, состоящий из отдельных фрагментов, похожий на мозаику, но мозаику текучую. После знакомства с молодой проституткой по имени Доротея рассказчик пьет на площади Клиши кофе со своим приятелем Битом (как Фердинан Бардамю в начале «Путешествия на край ночи»), затем, смешавшись с толпой зевак, слушает уличного джазового кларнетиста: «Я чувствовал к ним только любовь, к тем, кто стоял вокруг меня на улице в то утро». Оттуда он отправляется навестить свою старушку-мать: «Как хорошо, что ты пришел, ты мой единственный луч света, говорит она, и глаза ее наполняются слезами». Низон — одинокий бродяга, жалкий тип, существующий в обществе разобщенных индивидуумов, но он способен любить. «Я хотел написать о жестоком колдовстве любви, о чудовищной власти любви». Низон не пишет, он рисует любовь с помощью слов. Низон — это человек, который мечтает остаться один, но это ему не удается; до него вдруг доходит, что он нуждается в других людях. Он описывает мужчин и женщин без насмешки и ненависти. Можно ведь написать что-то красивое, не иронизируя. Писателям будущего, желающим избегнуть цинизма и равнодушия, Низон предлагает рабочую площадку — смешанное с гневом восхищение, которое является главным условием искусства; он зажигает для них свет в конце туннеля. И все-таки он мог бы назвать свою книгу «Спасенный шлюхами»…
//- Биография Пауля Низона — //
Сам себя он определяет как «городского кочевника». Он принадлежит к числу величайших в мире писателей, и тем не менее никто не пристает к нему на улицах Парижа. Я не знаю другого такого чисто парижского фланера, хотя на самом деле он — швейцарский немец. Друживший с Максом Фришем и Элиасом Канетти, он с ностальгией вспоминает о красоте бернских пейзажей, на фоне которых протекло его детство, — крутые горы, а дальше, к югу, — «обещание моря». Пауль Низон родился в 1929 году в Берне. Ему давным-давно должны были присудить Нобелевскую премию по литературе. «Текучие места» («Die gleitenden Plätze», 1959), «Canto» (1964), «Год любви» («Das Jahr der Liebe», 1981), «Штольц» («Stolz», 1988) — каждая из его книг являет собой пример ума, нежности и глубины. Последние 40 лет он живет в Париже, продолжая вести дневники на немецком языке. «Я был счастлив, счастлив до слез, когда оказался в Париже совсем один» («Год любви», 1981).
Номер 1. Брет Истон Эллис. Американский психопат (1991)
Необходимо восстановить контекст. В 1991 году никто не ожидал подобной вспышки. Даже если темы насилия, наркотиков и снобизма уже появлялись в «Меньше, чем ноль», мы и представить себе не могли, что Брет Истон Эллис разродится таким радикальным монстром, как «Американский психопат». Этот роман прикончил ХХ век. В нем есть все: всемогущество капитала, психопатия Уолл-стрит (за 20 лет до краха «Леман бразерс»), садистская жестокость, извращенный эротизм избалованных детей Америки, городское одиночество, леденящий кровь черный юмор и цинизм на грани нацизма. «Американский психопат» — шедевр окончательно победившего нигилизма, это роман, который ставит точку на прошлом и объявляет о наступлении эры дегуманизации. Никто не хотел его издавать. В США издательство «Simon & Schuster» отвергло рукопись (потеряв крупную сумму, авансом выплаченную автору). Во Франции издательство «Christian Bourgois», опубликовавшее «Меньше, чем ноль», а до того, в 1989 году, выпустившее «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, также отказалось печатать книгу; несколько лет спустя сам Бургуа (сокурсник моего дяди Жеральда по Сьянс-По) признался мне, что страшно сожалел об этом решении,
но его реально достали всякие фанатики со своими фетвами; действительно, сразу после выхода книги Эллису угрожали некоторые ультрарадикальные феминистки наподобие той, что выпустила три пули в Энди Уорхола. В итоге во Франции книгу напечатало издательство «Gérard-Julien Salvy».Роман написан от первого лица. Он повествует о повседневной жизни 26-летнего трейдера Патрика Бэйтмена. Опьяненный успехом, он ощущает себя всемогущим. «Привет. Я Патрик Бэйтмен, — сказал я, протягивая руку и мельком глянув в висящее на стене зеркало, отразившее мою довольную улыбку». Он ненавидит женщин, бедняков, иностранцев и гомиков; любит Фила Коллинза и собственную утробу. «Мы вошли в „Пастель“», и я чуть не заплакал; стало ясно, что столика нам не получить. Дальше мы видим, как этот крайне неприятный тип постепенно скатывается в убийственное безумие, перемежаемое галлюцинациями: «В кармане моей куртки от Valentino лежит нож с зубчатым лезвием, и мне очень хочется сию минуту выпустить Макдермотту кишки, раскроить ему лицо, раскурочить спинной хребет. Но Прайс уже машет нам, и желание убить Макдермотта сменяется смутным предвкушением развлечений: я выпью шампанского, найду клевую девку, нюхну, может быть, даже потанцую под какое-нибудь старье, а может, и под новую песню Джанет Джексон, которая мне очень нравится» [119 — Пер. В. Ярцева.]. Внутренний монолог героя позволяет нам проникнуть в черепную коробку страдающего депрессией психа, который мнит себя успешным дельцом. Внутри своей стерильной вселенной Бэйтмен ворочает миллионами и каждый вечер спускает десятки тысяч долларов в заведениях, похожих одно на другое как две капли воды, и общается с девицами, чьих имен не запоминает, зато отмечает, какой фирмы у каждой из них сумочка. Он являет собой физическое воплощение подспудной жестокости биржи, где нелепо огромные состояния одних создаются ценой чудовищных жертв со стороны других (разорение, безработица, бедность, самоубийства). Эллис добавляет к этому кошмару кровь и сперму с единственной целью — чтобы показать нам яркую картину лживости мира «белых воротничков». Чтобы обратить наше внимание на то, что связи между человеческими существами больше нет. Чтобы лишний раз напомнить нам (вслед за Переком), что в битве между людьми и вещами победу одержали вещи. Что веру в Бога вытеснила религия потребительства.
«Американский психопат» — лучший роман ХХ века еще и потому, что он вмещает в себя все остальные. Бэйтмен — это не только Бардамю, прогуливающийся по Нью-Йорку в костюме от Armani, но и Пруст, дрожащий от возбуждения при виде шляпной булавки, воткнутой в сидящую в клетке крысу; это отчаяние идеального антигероя Леопольда Блума, это взлет фантазии Булгакова, это надменный тон сартровского Рокантена, это бессмысленное убийство из «Постороннего» Камю или «Подземелий Ватикана» Жида, перемешанное с сексуальным неистовством Миллера, садизмом Роб-Грийе и ярмаркой ужасов Балларда. Эта книга — литературный концентрат и в то же время удар дубиной по башке миллионам читателей во всем мире. Ведь читатель чувствует себя вовлеченным в происходящие безобразия: продолжая читать, он становится соучастником убийцы — так же, как зритель «Забавных игр» Михаэля Ханеке. Именно этот роман наполнил силой и честолюбивыми устремлениями литературу XXI века: его влияние на свое творчество охотно признавал Уэльбек; его несомненно держал в уме Литтелл, работая над мрачной исповедью нациста Макса Ауэ. Отныне никто не может делать вид, что «Американский психопат» не изменил целиком и полностью нашу картину мира. В «Психопате» в скрытой форме присутствует и «новый роман» — бесконечные описания бытовых приборов и систем hi-fi, подчеркнутая материалистичность человеческого существа, леденящий аспект судебных заседаний, посещаемых Бэйтменом, — все это превращает сочинение Эллиса в произведение построманной формы, в своего рода инсталляцию современного искусства, к счастью менее скучную. Коллаж в стиле панк и «great american novel» [120 — «Великий американский роман» (англ.).], глобалистский роман и сатира на ультралиберальный нигилизм, высоконравственная повесть, обличающая разложение плутократии, и похотливый, болезненный, новаторский бред — «Американский психопат» содержит в себе, абсорбирует, объединяет и разрушает общество сверхпотребления. Марки одежды, адреса частных клубов, пустые диалоги, дерзость Фицджеральда и бихевиоризм Хемингуэя — Эллис все прочитал, все понял и обо всем рассказал на 513 исступленных страницах, созданных с 1988 по 1991 год под влиянием повышенных доз кокаина. В интервью для журнала GQ, которое он дал мне у себя дома, в Голливуде, в июле 2010 года, сразу после выхода «Ампирных спален», он сделал такое сенсационное заявление: «Знаете, я долго не желал признавать, что „Американский психопат“ — это книга обо мне. Но я и правда был Патриком Бэйтменом… Я писал о своем собственном одиночестве, о своем собственном помешательстве. Я писал о своей ежедневной битве с культурой яппи, которую осуждал, но к которой, несмотря ни на что, чувствовал столь сильное влечение, что порой и сам становился настоящим яппи. Я писал о своей вечной неудовлетворенности». Брет Истон Эллис — первый литературный представитель «тирании индивидуума», определение которой 20 лет спустя дал историк Цветан Тодоров.
«Greed is good» [121 — Хорошо быть жадным (англ.).], — сказал Гордон Гекко (Майкл Дуглас) в фильме «Уолл-стрит» Оливера Стоуна, вышедшем на экраны за четыре года до появления «Американского психопата». Эллис/Бэйтмен заходит еще дальше. Его роман открывается цитатой из «Ада» Данте (без указания источника): «Оставь надежду, всяк сюда входящий…», а заканчивается двумя словами, набранными заглавными буквами: «НЕТ ВЫХОДА». Самые невыносимые сцены (выдергивание зубов, сшивание половых губ, выпускание кишок во всех видах) не должны нас удивлять, потому что Эллис считает пытку и убийство логическим завершением, венцом идеологии индивидуализма (сожри другого, или другой сожрет тебя). Это редчайший пример беспощадной, беспардонной, невыносимой, непревзойденной прозы. В дальнейшем, потеряв своего умершего дружка, Брет Истон Эллис соскочил с кокаина и бросил пить; мы не должны забыть, что этот роман едва не стоил ему жизни. Во время нашей последней встречи он высказал предположение, что бумажной книге осталось существовать лет пять. Тогда же у меня и возникло желание составить этот список. Впал ли Эллис в отчаяние? Возможно. Но не исключено, что его великая книга ознаменует собой перелом. Указать на зло уже означает вступить с ним в бой. Смеясь над «цацками» современного общества, мы защищаем цивилизацию. «Американский психопат» — это фреска на сюжет о том, как Человек в конце 1980-х (время гибели утопий) добровольно согласился похоронить себя под грудой товаров. После публикации «Американского психопата» прошло 20 лет, но эта книга продолжает оказывать свое замораживающее воздействие на литературу следующего века. «Американский психопат» не просто предсказал наступление Апокалипсиса — он и есть текст современного Апокалипсиса. Кстати, Апокалипсис означает «Откровение». Что будет после «Психопата»? Все кончено. Нам остается только заново воссоздавать литературу грядущего века. А может, уже слишком поздно, и все мы — музыканты оркестра на борту «Титаника». Мы исполняем камерную музыку для слушателей, сидящих в ложах первого яруса, пока литература у нас на глазах уходит под воду.
//- Биография Брета Истона Эллиса — //
Брет Истон Эллис, родившийся в 1964 году, — это реинкарнация Хемингуэя, хотя сам он об этом не подозревает. Поэтому прикидывается маркизом де Садом и ведет себя соответствующе: как маленький избалованный говнюк, ломающий все свои игрушки. На самом деле аморальность этого писателя — фальшивка, потому что он — настоящий сатирик. Начиная с пресыщенных лос-анджелесских студентов, наркоманов и снобов из «Меньше, чем ноль» («Less Than Zero», 1985) и заканчивая «Ампирными спальнями» («Imperial Bedrooms», 2010) — а в промежутке был еще серийный убийца в костюме от Armani, герой «Американского психопата» («American Psycho», 1991), и фреска на темы моды и славы под названием «Гламорама» («Glamorama», 1998), — Эллис спокойно и со смаком описывает всю грязь нашего общества. Попытка создания вымышленной автобиографии в стиле параноидального фэнтези («Лунный парк», «Lunar Park», 2005) выглядит скорее отклонением от общей линии его творчества, столь же радикального, сколь и высокоморального. Его считают скандалистом, хотя в действительности в глубине его души скрывается монах, тщетно призывающий кого-нибудь на помощь. Не следует бояться литературного нигилизма. Литература — единственное место, где нигилизм уживается с надеждой, красотой и возможностью возрождения.