Конец света в Бреслау
Шрифт:
— Вы знаете, что Кнуфер разыскивается мной за неисполнение векселя?
— Да, знаю, — Зайссманн осмелился в конце концов поднять дрожащий череп и слезящиеся глаза на фиолетовое от гнева лицо фон Стейтенкротта. — Я узнал об этом пятью минутами ранее. Поэтому я сразу же позвонил охранникам. Двое из них стоят сейчас у двери Влоссока.
— Вы действуете молниеносно, Зайссманн, — монокль сверкнул удовлетворение. — Вы получите за это соответствующее вознаграждение. А теперь расскажите мне все о мадам Лебецайдер и Влоссоке. Сколько раз видели ее сегодня?
— Два, — Зайссманн расслабился и начал похлопывать руками карманы брюк, как будто что-то искал. Писатель Вейландт протянул ему папиросу. — Два раза. Раз около пяти утра. Она вошла с господином Влоссоком в его номер. Около двенадцати
— Не мог это сделать кто-то из низшего персонала? — в голосе фон Стейтенкротта не было иронии.
— Знаете, уважаемый директор, — Зайссман улыбнулся от уха до уха, — я предпочел сделать это лично, чтобы отметить, что мы очень уважаем гостей, которые много выигрывают.
— Вы имели в виду, скорее, чаевые, — буркнул фон Стейтенкротт. — Давайте, рассказывайте дальше.
— Я отнес ему обед в пять. Он был один. Потом никуда не выходил. Полчаса назад его посетил господин Кнуфер. Вскоре после его прихода господин Влоссок позвонил мне и потребовал папирос. Я снова выполнил заказ лично. Господин Влоссок разговаривал о чем-то горячо с господином Кнуфером. Затем я вернулся к стойке регистрации и мне позвонил интендант казино господин Хечс, который сказал, что господин Кнуфер разыскивается господином директором. Я сразу же проинформировал об этом охранникам, и с этого момента они стоят под дверями номера Влоссока и ждут дальнейших распоряжений.
— Благодарю вас, Зайссманн, — фон Стейтенкротт обнажил набор зубов, столь же натуральных, как его «фон» перед именем. — Я о вас не забуду. А теперь всем — кроме господина Маркуса Вейландта — выйти!
Когда кабинет опустел, директор упал в кресло и поднял высоко брови.
— Какие-нибудь вопросы, дорогой господин Вейландт?
— Да, — писатель был явно чем-то обеспокоен. На его лице отразилось изумление ученика общей школы, которого попросили бы назвать все основные формы греческого глагола gignomai. — Никто из ваших людей не следил за мадам Лебецайдер? Все, что вы о ней знаете, это донесение регистратора Зайссманна? Вы позволили, чтобы она наиспокойнейше в мире вышла на прогулку? А может, уже сейчас ее нет в Висбадене? Вы не заботитесь о такой красивой крупье? Ведь любой мужчина заложил бы приданое жены, чтобы получить ее!
— Дорогой господин Вейландт, — улыбнулся фон Стейтенкротт. — Вы влюблены в мадам Лебецайдер и боитесь, что уже ее больше не увидите? — из черного ящика он достал сигару, обрезал ее щипцами, а коробку толкнул по глянцевой столешнице в сторону Вейландта. — Если бы я был таким глупым, как вы думаете, я бы не управлял уже двадцать лет этим казино. Я скажу вам кое-что очень интересное, что вы не напишете, под честное слово, в своей книге, — фон Стейтенкротт посмотрел внимательно на писателя, который дал слово чести, прижимая руку к сердцу. — В договоре, который подписала эта шлюха и ее сутенер, стоит как бык, что если она сделает ноги, будет для меня работать этот режиссер из погорелого театра. А за ним след в след идет моя горилла. Я его больше не выпущу из рук…
— И что? — Вейландт рассмеялся громко, делая заметку в памяти, чтобы записать языковую метаморфозу фон Стейтенкротта: из изысканного завсегдатая салонов, сыпящего иностранными цитатами, в вульгарного простолюдина. — Голый фон Финкл будет лежать на столе для рулетки и передвигать лопаткой стопки фишек? Достойная замена для этой Лебецайдер!
— Слушай, единственное, что связывает этих двоих, — это работа в тайном казино. Этот жидок заработает для меня больше, чем его дама.
— Как голый крупье? — спросил снова Вйландт. Посерьезнел, однако, и не обиделся, когда услышал шепот фон Стейтенкротта:
— Как мой шулер, придурок.
Фон Стейтенкротт и Вейландт шли по коридору, ведущему к номеру Влоссока. На них не было пальто или шляп, хотя отель «Nassauer Hof» был
по другую сторону улицы. За ними мерно подрагивали животами двое охранников и подпрыгивал регистратор Зайссманн. Облако дыма из сигар попало в открытые рты охранников и окутало трясущуюся голову Зайссманна.— Теперь вы увидите, — из сигары фон Стейтенкротта оторвался столбик пепла и вылетел на красный палас, — как я поступаю с ублюдками, которые не отдают мне деньги.
Они стояли под дверями номера, и фон Стейтенкротт ударил в них кулаком несколько раз. Дверь отворились. Директор и писатель вошли в комнату. На полу лежали на животах Влоссок и Кнуфер, а их бледные лица обращены были к входящим. Открытые глаза заволокло бельмо, натянутые кадыки чуть не разорвали кожу горла.
— Scheisse (дерьмо), кто-то им открутил головы на сто восемьдесят градусов, — буркнул один из охранников.
Фон Стейтенкротт подошел к трупу Кнуфера и перевернул его на спину. Тяжелая голова закрутилась вокруг на вялой веревке шеи. Фон Стейтенкротт потянулся к внутреннему карману смокинга покойника и вынул связку купюр.
— Что вы делаете, директор? — крикнул Вейландт. — Нельзя ничего трогать, надо вызвать полицию.
— Не трогать мои деньги? — директор погасил сигару в соусе, плавающем в одной из тарелок, стоящих на столе.
— Остальное — это дело полиции и ваше. Да, ваше… — фон Стейтенкротт хлопнул Вейландта по пухлой щеке. — Видите ли, в моем казино никогда не хватает тем для писателей.
— Что у них во рту? — спросил один из охранников, наклонившись над трупами.
— Какие-то листки, — ответил второй. — Похоже на листки из календаря.
Вроцлав придавлен был набухшими клубами серых облаков, из которых сыпались липкие хлопья снега. Виктор Зейш, помощник администратора больницы святого Георгия у Мельгассе, снял жесткую кепку, обмахнулся ею, расстегнул шинель и оперся на лопату для очистки снега. Зейш был натурой рефлексирующей и прежде всего любил моменты раздумий, которые посещали его вдруг, велели прерывать работу и задумываться над окружающим его миром и его обитателями. Зейшу казалось, что он проникает взором стены арендованных особняков у Мальхгассе и видит их жителей: вот парикмахер Шлотош с трудом просыпается и с сожалением покидает безопасное убежище перины, погружает голову в холодной таза, приглаживает торчащие волосы и вывернутые усы, а потом спускается до своего заведения на углу около отдела гражданского состояния. Портниха, госпожа Вейдеманн, высовывает из-под ночной рубашки ножку и толкает ею полный горшок в сторону старой служанки, которая наполняет дровами кухонную печь. Через минуту спустится вниз трактирщик Шольц и будет ругать уборщика Ханушка за то, что не очистил снег с тротуара перед его заведением. Дворник не очищает теперь вывески его хозяина, потому что разделяет лопатой смерзшиеся края старых глыб снега и прогоняет бездомного пса, который в поисках еды сует морду в подвальное окошко и пробует залезть передними лапами на края чугунных мусорных баков с пеплом, выставленных без охраны на улице. Зейш смотрит вверх, в сторону больницы, и видит бородатого, худощавого мужчину, открывающего окно. Зейш почти чует ароматные облака табака «Австрия», которые покидают комнату больного, и задается вопросом, не донести ли дирекции на курильщика. Натыкается, однако, на внимательный взгляд мужчины и машет рукой: «А что мне за дело!» Мужчина поворачивается к кровати больного и видит, что пациент уже не спит.
— Вы очнулись, Мок. Вы проспали двадцать часов. Раньше еще дольше. Всю неделю в коме. Вы можете говорить?
Мок поднял утвердительно голову и понял, что она застряла в чем-то жестком. Следующее, что он почувствовал, это жжение, разрывающее ему кожу на подбородке. Он закрыл глаза и попытался переждать журчащий приступ боли.
— Это сильное и довольно глубокое истирание кожи, — Мок услышал скрежещущий голос Мюльхауза. — Пряжка от ремня разорвала подбородок. Кроме того, вы получили перелом шейного позвонка. Вы зафиксированы в корсете. Это все. Вы поправитесь, — в голосе Мюльхауза заиграла нота веселья. — С возвращением в эту юдоль слез.