Конец света

Аравиец прилетел из России и привез какого-то сильного экстрасенса.

Экстрасенсу дали кличку Узбек.

Сперва с ним должен был побеседовать Алжирец, начальник отдела безопасности Центра, а уже потом Узбек либо попадал, либо не попадал к Заир-паше.

Алжирец славился в Центре какой-то небывалой, совершенно нечеловеческой проницательностью. Пороки и дурные наклонности своих визави он считывал буквально с лица. Говорили, что даже сам Ходжахмет немного побаивался его и потому сильно уважал.

Но Алжирец сейчас отсутствовал.

Они вместе с Ходжахметом телепортировались в Монако — там организовали какую-то заваруху с арестом гостившей у князя Монако правящей королевской семьи Испании. Ходжахмету там зачем-то понадобилась младшая дочь королевы Софии и короля Хуана. Но дела высшего руководства здесь было не принято обсуждать. Как и везде на Востоке, здесь, в Центре, научная интеллигенция славила и восхваляла Ходжахмета (Аллах да продлит дни земной жизни его), и на партийных собраниях под портретами вождей движения — Саддама Хусейна, аятоллы Хомейни, Ясира Арафата — ученые радостно одобряли последние события, к примеру, акцию по захвату Ватикана и Папы Римского.

Как же! Отпала необходимость какой-либо интервенции в Латинскую Америку.

Весь католический мир был сразу, одним рейдом телепортированных в Ватикан моджахедов, буквально поставлен на колени.

Показанный латинянам Папа Римский молил о мире и прощении.

О мире с мусульманами и о смирении, дабы не повторились грехи крестовых походов.

И вот теперь Ходжахмет поручил Алжирцу формировать бригады строительных рабочих из украинцев и молдаван — ехать сооружать минареты возле соборов св. Павла в Лондоне и св. Петра в Риме.

Кстати, чтобы обновленный таким образом собор св. Павла, лучше смотрелся, Ходжахмет решил очистить всю набережную Темзы, весь ее левый берег от Вестминстера до Тауэра. Снести весь этот бутылочно-зеленый стеклянный небоскребный Сити к чертям, пусть станет привольно на Темзе, как в дни Вильгельма Завоевателя…

Ходжахмету нравилось ассоциировать себя с этой исторической личностью.

И его мировой переворот для всего крещеного мира — это тоже своего рода этакая битва при Гастингсе, даже покруче!

Алжирец посмеивался над Ходжахметом, не прямо в лицо — такого себе никто здесь не позволял, — но завуалированно, путем иносказаний, чисто по-восточному посмеивался. Говорил Ходжахмету:

— Мы, о великий, сравниваем твои свершения со свершениями Чингисхана и Тамерлана, но ты, о великий, все тяготеешь к западной истории и подбираешь себе примерами для подражания близких тебе по крови и по культуре. Так почему бы тебе не выбрать примером Александра Македонского? Он ведь был европейцем, как и ты?

— Я и Юлий Цезарь, я и Аттила, я и Карл Великий, и Иван Грозный в одном лице, — отвечал Ходжахмет.

— Но почему не Батый и не Мусса ибн Нусайра? Батый, человек с Востока, дошел до Германии, а предводитель арабского мира Мусса ибн Нусайра взял Севилью, Кордову, Малагу и Сарагосу! Или почему ты не султан Мехмед Фатих Завоеватель, что взял у европейцев Константинополь и сделал Турцию европейской страной? В тебе очень много голоса крови, Ходжахмет, — говорил Алжирец, — и этот зов крови может сильно помешать тебе.

Алжирцу не нравилась Катя Мельникова.

Но он был тайно влюблен в ее служанку Лидию.

Алжирцу очень нравилось наблюдать, как та занимается гимнастикой, растягивая свое прекрасно тренированное тельце в продольных и поперечных шпагатах.

Но взять в жены служанку?

Это было бы слишком!

А взять Лиду в наложницы?

Катя бы сразу тогда нажаловалась Ходжахмету и не отдала бы…

Ах, во всем виноват этот Зигмунд Фрейд!

* * *

Лидия была теперь главной ответственной служанкой.

Она и ее дочка все время присутствовали при всех процедурах их госпожи и выносили к госпоже младенца, дабы Катя покормила Сашу-Сеида и поиграла с ним. А потом она снова отдавала маленького на попечение Лиды.

У Лиды ведь уже был материнский опыт!

Сейчас маленький спал в своей комнате под присмотром Милы и Ирочки, а Катя с Лидой лежали под пальмами на краю мраморного бассейна с морской водой и пили зеленый чай с жасмином.

— Слушай, Катя, а ко мне, как мне кажется, неравнодушен наш главный по охране, — сказала Лида.

— И что? — спросила Катя, отламывая кусочек пахлавы.

— А то, что они меня круглые сутки на камеру снимают, — недовольно фыркнула Лида. — Ни на секунду не могу расслабиться, ни раздеться, ни заголиться, как только начну гнуться или на растяжки садиться, сразу моторчики в камерах пищать начинают, он все на пленку снимает, а потом, наверное, мастурбирует, что ли?

— Ну ты уж скажешь!

— А что? А что я еще подумать могу? Ты Ходжахмету пожалуйся, пусть он этому Алжирцу по загривку надает! А то он и тебя примется снимать!

— Ну уж!

— А то! С него станется.

Помолчали.

Катя снова задумалась, вспоминая своего Сашу Мельникова.

А Саша Мельников был рядом.

Буквально за четырьмя или пятью стенами, в каких-нибудь пятидесяти метрах от своей жены.

Но не знал об этом.

И она не знала.

* * *

Сашу привели к Заир-паше на собеседование.

Огромная комната начальника научного департамента была заставлена самыми удивительными предметами.

Здесь были и мраморная Ника Самофракийская, и Венера Милосская, и Аполлон Бельведерский, десятки мраморных и алебастровых ваз, древние механизмы, часы, золотые статуэтки, включая натурального Оскара, и иные артефакты, происхождение и назначение которых Саша определить сразу не взялся бы.