Конец вечного безмолвия

Расположившись на супружеской постели, занавесив окно, Треневы нетерпеливо развернули сверток. Тут были американские и сингапурские доллары, франки, китайские юани и японские иены…

— А ведь тут и мои денежки лежат, — пробормотал Тренев, собирая в кучу золотые монеты. — Можно сказать — вернули мы свое…

— И с процентами! — зло произнесла Агриппина Зиновьевна.

— Знаешь, для виду можно эту китайскую макулатуру завернуть и впрямь бросить в прорубь, — задумчиво сказал Тренев.

— Зачем? — испуганно отозвалась Агриппина Зиновьевна. — Мало ли что будет. Что они — мешают тебе?

У них был тайничок, о котором не догадалась даже Маша. Он находился на кухне под железным листом, защищающим деревянный пол от горячих углей. Тренев спрятал в него сверток, приладил обратно железный лист и сказал жене:

— А на нашей стене воззвание ревкома прилепили.

— Теперь люди будут толпиться, — недовольно заметила Агриппина Зиновьевна. — А что же дальше будет, Ваня? — простонала она.

— Летом уедем отсюда! — решительно заявил Тренев. — Хватит с меня Чукотки. Вот она у меня где, вот! — Он постучал себя кулаком по тощему затылку.

Бессекерский долго не мог попасть ключом в отверстие замка.

— Да вы не волнуйтесь, господин Бессекерский, — насмешливо заметил Берзин. — Спокойнее. Показывайте все!

Считали ящики, мешки, пушнину, развешанную под самыми стропилами довольно крутой крыши.

— А где оружие? — спросил Берзин.

— Вон ящики лежат, — показал Бессекерский в угол.

— А говорили, что у вас целый арсенал, — проговорил Берзин, увидев только два ящика, в каждом было по два винчестера.

— Было у меня оружие, — с готовностью сообщил Бессекерский, — думал: погорел я с этим товаром. Но вот понемногу разошлось.

Члены комиссии все сосчитали и записали в специальный акт, который подписал дрожащей рукой Бессекерский.

Когда вышли на улицу, Берзин протянул ключи торговцу.

— Вы что?.. Как это понимать?.. — растерянно спросил Бессекерский.

— Возьмите ключи. Завтра зайдете в ревком и ознакомитесь с новыми правилами торговли. Временно, в силу необходимости, считаетесь слу-, жащим ревкома, — объяснил Берзин. — Будете получать жалованье, как всякий трудящийся"

Грушецкий отдал ключи и, не желая разговаривать, ушел к себе.

Экспроприацию произвели без него. Главным богатством у него, конечно, были огромные прекрасные ставные невода, которыми можно было перегородить реку Анадырь во всю ширь.

— В путину рыбу будет ловить артель, — сказал Берзин.

Ваня Куркутский посоветовал:

— Эти малые сети, оннак, можно раздать каюрам.

— Что же, это можно сделать, — согласился Берзин. — Пусть дадут список желающих взять малые сети.

Сооне-сан к своему складу не явился. Куркутский пошел за ним, но быстро вернулся.

— Заболел японец, — сказал он виновато. — Лежит на кровати, стонет, как пес, и сожительница его голосит над ним.

— А ну пошли к нему, — решительно сказал Берзин. — Притворяется, гад. Ведь только вчера улыбался, кланялся, зубы показывал.

Когда вся комиссия вошла в небольшую комнатку, услышали, как застонал Сооне-сан.

— Что у вас болит, Сооне-сан? — спросил Бер-. зин.

— Голова, живот, нога, спина! О-о-о-о! — ответил японец.

— А вот я вижу, что вы притворяетесь, Сооне-сан, — громко сказал Берзин. — И это называется — саботаж! За это по революционным законам полагается расстрел!

— А, что? — Сооне-сан сразу перестал стонать. — Почему растрер? Я иностранный подданный, моя охраняет его величество иньпиратор. Запомни, микада… Моя охраняет генерар Отани…

— Ну, хватит! — тихо, но строго сказал Берзин. — Твой Отани собирает вещи и грузится на пароход, чтобы уплыть к своему микаде. Красная Армия наступает. В ноябре был взят Омск…

— Хоросе, — как-то покорно произнес Сооне-сан.

Склад битком был набит разными товарами. Да, последний пароход из Японии хорошо снабдил своего земляка.

До позднего вечера пробыли члены комиссии на складе Сооне-сана, переписывая мешки с мукой, сахаром и другими товарами.

— А это что такое? — спросил Берзин.

— Сипирта, — ответил Сооне-сан. — Сукса любит, эскимоса тозе.

— Весь этот сипирта, — сердито сказал Берзин, — вылить!

Ваня Куркутский непонимающе посмотрел на комиссара охраны.

— Да, да, — повторил Берзин. — Все это вылить.

— Это, мольч, такое богатство, — пробормотал Куркутский. — Хто узнает, оннак, смеяться будут…

Первую банку вылили прямо у склада, но здесь еще мало было снегу, и на поверхности образовалась лужица.

Весть о том, что ревкомовцы выливают спирт, мгновенно разнеслась по Анадырю. Со всех сторон к берегу лимана устремились люди. Многие шли с банками, пустыми бутылками, некоторые даже с ведрами.

Кто-то бежал с ведром, издали еще крича:

— Ваня, да ты что? Доспел? Мольч, погодь-ко в снег лить, в ведро мое наструй!

Это был Ермачков. Он уже было совсем близко подбежал к Куркутскому, но громкий окрик остановил его:

— Стой! Стрелять буду!

И впрямь раздался выстрел. Ермачков вместе с загремевшим ведром упал прямо в снег.

— Убил!

Но Ермачков, смешно елозя задом, проворно отполз в сторону, поднялся и напустился на Берзина:

— Пошто стрелишь в меня? Пошто? Я бедный рыбак, опора новой власти, а стрелишь, мольч?

— Спирт выливается по постановлению ревкома, — объяснил Берзин. — Отныне никто не может спаивать местное население.

— Так и сказал бы, — обиженно пробормотал Ермачков, уходя с пустым ведром домой.

Однако толпа не расходилась, и когда в снег были вылиты последние капли спирта и комиссия ушла, все бросились собирать снег и вмиг уничтожили довольно большой сугроб.

Куркутский пошел к Тымнэро.

В чоттагине жарко пылал костер, обитатели яранги пили чай за низким столиком у бревна-изголовья. Здесь же была и Милюнэ.

Ваня Куркутский поглядел на ее лицо и заметил:

— Оннак, мольч, зажило, доспело, как на собаке.

— Уже синяк проходит, — отозвалась Милюнэ. — Вот только зубы жаль.