Конец вечности

Выдавая "накося!" резонанса,

Отчего шутя вылетают пробки,

И заходится в тресках модемный зуммер.

Я бы вынес физический мир за скобки,

Но умею плохо, а Гуссерль -- умер.

Я пишу статьи, эпиграммы, письма,

В промежутках -- пью, интригую, скалюсь.

С кем резвилась ночью моя харизма,

Выясняю утром, раздвинув жалюзь.

Что тебе не нравится, дорогая?

Все отлично -- в смысле: "Ничто не схоже".

Ты была одна -- а теперь другая.

Та была постарше, а ты моложе.

Только у меня как-то одинаков

Возраст: двадцать восемь плюс-минус эра.

Все живу, и все ожидаю знака

Что скостили срок, но!
– - "блаженна вера".

Я хотя не жид, но, похоже, вечен,

И бессмертен буду до смерти самой.

Я бы и взвалил небосвод на плечи -

Боги не дают, опасаясь срама.

И сомненья их не без почвы, ибо

Из меня не выйдет кариатиды.

Март уже в разгаре: блефуют Рыбы,

Но пока еще не настали Иды.

Все-то мне неймется быть в Риме первым.

Ладно бы еще профиль был орлиным!...

Форум ли Траяна иль храм Минервы,

Эйфелева, или Рейхстаг Берлина -

Все скользит, мешается и роится,

Словно пчелы в сравненьях Гомера, только

Мне пока не хочется в психбольницу,

Потому на историю разве в щелку

Посмотреть решаюсь. Воспеть хочу я

Географию: статика сердцу ближе.

И оно практичнее, ибо чую -

Мне еще придется пожить в Париже.

Треп вокруг да около... Крюк окольный

Для собаки и милого -- не проблема.

Слишком много в округе колоколен,

Тех, с которых смотрят, и кто Голема

Смог во мне увидеть, а кто -- похлеще.

Только вот per speculum что за specto?

Обьективней смотрят на дело вещи,

Ибо сами с восьми до шести -- обьекты.

А в часы досуга они -- грифоны,

Василиски, отсветы, птичьи трели.

Отчего я путаю телефона

Нервный дребезг с пластичным огнем свирели?

Кофе пью из чашки, как небо, синей.

Тереблю подросший за месяц локон.

Бабочка с открытки из Абиссиний

За ночь превратилась обратно в кокон.

Скоро выходить -- не забыть дискеты.

Кухня три на три; жаль -- не километра...

Да, на случай коль не вернусь до лета -

Взять с собой огонь и немного ветра.

4-12 марта 2000 года

БЕСПУТИЦА

Анне Керман, Ольге Стороженко, и себе -- за компанию

Восторг бесприютицы, вечный подвес,

Беспутица -- тоже неплохо.

Какая фонема лукавая -- "бес",

Приставка с оттенком подвоха.

Задорные искорки смерти, прицел

Хрусталика -- выстрела жажда.

Прохожий, с дороги! Останешься цел...

Останется, только не каждый.

Мы тертая стойкая нечисть, мы ждем,

В союзники выкликав случай,

Когда все засовы размоет дождем,

И мы свою долю получим.

Работа? Ее мы доделаем в срок...

Язык, диктофон и бумага.

А вечером ноги несут на порог

К таким же, как мы, побродягам.

"Привет, Франсуа! Как здоровье Марго?

Артюр! Как торговля, дружище?"

Садишься и учишь ночное арго

С оравою своден и нищих.

Уюта? А ну, что еще за байда?...

А хочешь узнать о грядущем -

Так к нашим услугам почти что всегда

Табачно-кофейная гуща.

Приветливо вскинуть обманщицу-бровь

Сложна лицедейства работа!

Небесную изображая любовь

Из похоти, злобы, расчета.

Побольше бы холода! В холоде -- власть

Над сонной ордой иноверцев.

И орден -- змеиный рентгеновский глаз

На месте, где теплилось сердце.

30 января 2000 года

НОВАЯ ЛИТАНИЯ

Я собираю сны исподтишка

В котомку глаз, но вскидывая веки,

Теряю их, как шило из мешка,

И не найду, и только отсвет некий

Все льнет и льнет к поверхности вещей.

Я постепенно ночь с ладоней смою,

И словно ненароком и вотще,

Я в день с его бодрящей кутерьмою

Войду. Священник так заходит в храм.

И, словно в незнакомые иконы,

Я посмотрю в оклады грязных рам

С продолговато-узкого балкона.

Я отпускаю в матовый зазор

Своей судьбы окрашенные срезы.

С аорты счистив умершего сор,

Я обнаружу зрячее железо.

Оно поет, вибрирует; оно

Целует лед в глазах моих наперсниц.

И я брожу в остуде затяжной

Ступенчатыми выводами лестниц.

Не выход -- вывод. Далее -- везде.

Отмерен такт, но снова мерь, и дальше,

Пока в молебнах утренней звезде

Не различишь едва заметной фальши.

Иная метафизика теперь.

Я пью из тростникового надлома

Соленый стон, смакую след потерь.

Тонка лучей лиловая солома.

Я ненавижу, мыслящий тростник,

Всего лишь то, что вырос ты из тины.

Как сладко мне кристаллы вечных книг

Расслаивать в зеркальные пластины,

Чтоб видеть в них себя, еще себя,

Опять себя -- нагой обломок неба.

Манжеты, словно четки, теребя,

Я сам себе -- единая потреба.

И я умею камень расколоть,

И влить в него останок рваный света.

Но болью разлинованная плоть

Как шов, на смысл накладывает вето,

И ставит подпись -- дымом всех святынь,

Которые, как выяснилось скупо,

Ее не оценили и в алтын,

Ославив как "подвижный образ трупа".

И вот оно -- во многом так и есть.

Не Воскресенье, но могилы вскрыты.