Конфайнмент

Между зданием и забором тридцать шагов.

К забору я не бегу, бросаюсь чуть в сторону, к стоящему около арки мусорному контейнеру.

Крышка закрыта. Отлично.

Выше контейнера — капот автозака. Дальше — пустая кабина и кузов.

Потом жёлтая газовая магистраль. Качнуться на ней — раз плюнуть.

Ухватиться за решётку окна — ещё проще.

Крыша пристройки.

Грохочет кровельное железо.

Обрезок водопроводной трубы. Длина подходящая.

Разбег. Упор.

Импровизированный шест утыкается в заграждение.

Прыжок.

Ух, ты! Круто! Бубка и Исинбаева обзавидуются.

Колючая проволока позади. Под ногами крыши гаражных боксов.

Сторожа не видать… Вниз…

А теперь — просто вперёд…

В узкий проезд между жилым домом и мебельной фабрикой вбегаю секунд через двадцать. В глубине двора за деревьями белеет трансформаторная подстанция, за ней новый проулок и выезд на Новослободскую. По идее, надо бежать туда, но — зачем? Помню, через дорогу там магазин «Соки-Воды», рядом пивная, проходные дворы и — ни одного зелёного насаждения. Голый асфальт по три полосы в обе стороны. Любой бегущий как на ладони. Можно прямо из здания Следственного Управления погоней руководить без всяких биноклей. Поэтому — решено. На этой улице мне делать нечего.

Обогнув тэпушку, я резко поворачиваю налево и несусь чуть ли не обратную сторону. Кусты, деревья, собачьи площадки, дома, стоящие у подъездов машины…

Быстрый бег заканчивается минут через десять.

Погони не слышно.

Перехожу на шаг.

Успокаиваю дыхание.

Фух… Красота…

И это сладкое слово — свобода…

[1] Камера предварительного заключения. ГГ путает: в 1982-м уже использовалась аббревиатура ИВС — изолятор временного содержания.

[2] Фраза Лёлика из к/ф «Бриллиантовая рука».

[3] Председатель КГБ и глава МВД соответственно.

[4] Следственный изолятор. «Бутырская тюрьма» — СИЗО № 4

[5] Заместитель начальника изолятора по режиму и оперативной работе.

Глава 2

— Разрешите, тащ генерал?

Генерал-лейтенант оторвал взгляд от бумаг и хмуро посмотрел на вошедших.

— Есть новости?

— Так точно. Новости есть.

— Рассказывайте.

Подчиненные переглянулись.

— Свояк нашёлся, — сообщил Ходырев.

— И снова пропал, — продолжил Смирнов.

— Присаживайтесь, — указал начальник на стулья. — А теперь то же самое, но подробно.

Вместо ответа Ходырев выудил из папки бумажный листок и положил на столешницу.

Пётр Сергеевич ознакомился с документом, после чего откинулся в кресле и сцепил пальцы в замок. Он уже не раз клял себя последними словами за то, что «пустил дело на самотёк» и не взял Фомина под плотное наблюдение и опеку.

Хотя… сделав это, он мог, наоборот, только усугубить ситуацию.

Во-первых, Свояк, скорее всего, воспринял бы это как недоверие, поскольку и так, по собственной воле, начал сотрудничать и уже много чего рассказал. А во-вторых, неизбежно появились бы те, кому стало бы интересно, кто он такой, этот странный студент, и зачем его так опекают? Ведь в свете того, что генерал-лейтенант узнал о предателях в собственном ведомстве, такой интерес мог привести к неприятным последствиям. В том числе, и в отношении самого генерала. Поэтому и действовать в деле со Свояком приходилось весьма осторожно. Более того, доступ к полученной информации требовалось ограничить по максимуму. А иначе не стоило и огород городить…

— Значит, его отправили сразу в Бутырку. Так?

— Именно так, товарищ генерал-лейтенант.

Пётр Сергеевич тихо вздохнул.

— А мы, выходит, прошляпили.

Ходырев и Смирнов молчали…

— Кто курирует это дело от МВД?

— В справке этого нет, но, по информации от источника, лично первый зам Щёлокова.

— Чурбанов?

— Он самый.

— Понятно.

Хозяин кабинета расцепил пальцы и чуть подался к столу.

— Значит, так. Ситуацию отслеживать постоянно. Отменить розыскные мероприятия по линии МВД мы не можем. Забрать его дело тоже. Это означает: а — подтвердить интерес, б — подставить его перед нашими. Но, если Свояк не соврал, всё изменится после 12-го. Где-то в течение месяца. Надеюсь, к этому времени его ещё не найдут.

— А свой розыск мы организовать можем?

— Официально — нет, — покачал головой генерал. — Только в самом крайнем случае, если станет понятно, что на него уже вышла милиция.

— А если… на свой страх и риск? — предложил Константин.

Петр Сергеевич смерил его тяжёлым взглядом.

— Мы потихонечку, — поддержал коллегу Смирнов.

— Знаю я ваше потихонечку, — дёрнул щекой генерал. — А вообще… ладно. Можно попробовать. Но учтите! Если найдёте, дальше никакой самодеятельности. Выяснили — сразу докладывайте. Решать будем по ситуации…

Вторник. 9 ноября 1982 г.

— Как успехи?

Семёныч бросил на скамью рукавицы и подошёл к верстаку.

Я снял защитные очки и кивнул на ящик:

— Восемь болтов, как заказывали, и два калибра.

Бригадир заглянул внутрь, хмыкнул.

— А что с шаблонами?

— Заканчиваю. Только собирают пусть сами. Моё дело пластины слепить, и я их слепил.

— Сейчас проверим.

Путеец взял в руки готовую пластину «шаблона 940» и принялся измерять её штангенциркулем. Примерно через минуту он покачал головой, отложил в сторону инструмент и принялся «на глазок» сравнивать шаблон с образцом.

— Вроде такой же, — пробормотал он с сомнением.

— Такой же, такой же. Допуск десять микрон. Фирма гарантирует, — усмехнулся я, опуская в ящик очередную деталь.

— Ладно. Пойду, вагонникам покажу. Если не забракуют, с меня магарыч.

Семёныч ушёл, а я продолжил работу.

Честно сказать, даже не думал, что у железнодорожников столько разнообразного инструмента и приспособлений. Многие — «именные», названные по фамилии изобретателя. Ломик Гладуна, шаблон Басалаева, игла Сизоненко, шаблон Холодова…