Конфетти

Елене больше не хочется быть заголовком вчерашних газет. Или вчерашним обещанием. Или шлягером, брендом, который нужен для поддержания социального статуса. Елене больше не хочется.

Ей хочется-нравится плавиться под натиском терпкости Джона. Джон крепче абсента. От Джона пересыхает в горле. Из-за Джона начинает болеть в низу живота. Для Джона Елена готова стерпеть этот дискомфорт.

Ей крайне не нравятся кубические версии Вселенной, но ей очень нравится Лоу в этих вариациях. Лоу, у которого в кармане пиджака звенят наручники. Лоу, который такой же пьянительно-соблазнительный как джаз в полупустом ресторане. Лоу, который совершенно потерял разум.

Родной Лоу.

Елена почти забывает, что она хотела искриться. Почти забывает о разочарованиях по средам и субботам. Почти начинает дышать, потому что Джон рядом. Потому что Джон возобновляет Елену. Потому что он прикасается к ней, словно стягивая липкую пленку, оставленную после рук Мэтта, а потом дотрагивается до обнаженных участков тела.

До обнаженных участков души.

Елена почти не помнит, где оставила ключи от своего номера. А еще она не помнит, как Джон снял с нее кофточку, как дотронулся до обнаженной груди, взгревая этими касаниями, реанимируя и пробуждая.

Елена почти как весна — грязная, дождливая, но оживляющая и подающая надежды. Елена прохладная, пресно-соленая. Елена — она его.

Джону нравится целовать Елену, прижимая к стене своего номера (он тоже не помнит, как они дошли сюда). Джону нравится учащенное дыхание Елены, рваное и надрывное. Джону нравится сжимать грудь Елены в своих ладонях, а потом прикасаться к отвердевшим соскам языком, срывая с уст пыльной и бессмысленной Елены стоны.

Воруя их для своей личной коллекции.

Очередной коллекции.

У Елены — плоский живот и длинный стройные ноги. У Елены — длинные волосы и мутно-пустые глаза. В глазах Джон не видит отражения души, и Джону это нравится, потому что у него тоже нет души.

Джон и Елена, они похожи.

А потом они оказываются на мягко-уютной постели. А потом они уже не хотят вскрываться-открываться-искриться. Они не хотят.

Только если друг с другом.

Елене нравится уверенность Джона в движениях, Елене нравится бескомпромиссность в его действиях. Ей нравятся его руки на ее бедрах. Ей нравится, как он расстегивает пуговицы рубашки, процеживая ее изучающе-раздевающим взглядом.

Елена, правда, уже раздета, но Джона это не останавливает.

Елена, правда, уже раскрыта, но Джона это не успокаивает.

Джон — это палящее солнце, что топит мерзлые воды ранней весной. Он плавит Елену, растапливает ее. Елене крайне не нравится то, что в кубические пространства Вселенной ее пытаются загнать с кем-то, но ей нравится Джон с его туманно-мутным взглядом. Нравится, что Джон — это больше чем Стефан по средам или Мэтт по субботам.

А потом Джон возносит Елену на пьедестал своей грешной-разрубленной-кубической Вселенной. А потом Джон позволяет Елене дышать, разрешает ей дышать, заставляет ее дышать. Пусть — разорвано-надорвано, но все же.

А потом Елена вспарывает молнией небо Джона Лоу, когда насаживается на член Джона. А потом Елена становится звенящей пустотой, становится оглушающим криком.

Она становится.

Рядом с ним.

5.

Елена забывает, что она помнила. Елена не помнит, что она забыла. Елене нравится играть словами и выражениями. Елен нравится.

— Это просто реальная искусственность, — говорит ей Джон. Джон курит. Джон никуда не торопится: ему не надо убегать после истории куда-то, не надо спешить домой по субботам.

Джон — он свободный.

— Это просто реальные мы, — говорит ей Джон. Джон убивает. Джон никого не любит, никого не жалеет: он не станет дарить цветов, не стане звать в рестораны и кино.

Джон — он необычный.

— Мы — это молчание в номерах отеля, — Джон смотрит на Елену. Елена все такая же бессмысленная и мутная, но больше не пыльная. Елена, она рядом. — Ты меня понимаешь?