Конгрегация. Гексалогия

При мысли о так называемых «судебных ошибках» Курту, как всегда, стало не по себе – по всем понятиям, и законным, и человеческим, это можно считать равносильным сообщничеству в убийстве. И от того, что такоесоучастие покроют, забудут, замнут, легче не делалось; даже наоборот. О том, произойдет ли подобное когда-либо с ним, он не мог не думать; даже, наверное, раздумья были о том, что будет, когдаэто случится. По нехитрому закону вероятий, пускай даже на него приведется по всего одному делу в год, рано или поздно недостанет или собственного здравого разума, чтобы сделать верный вывод, или необходимой информации, и он осудит безвинного. Хотелось бы надеяться, что это будет лишь что-нибудь вроде наказания какой-нибудь малолетки поркой за гадание на Евангелии…

Солнце поднялось выше, став уже не ярко-красным, а золотисто-рыжим, и огонь в траве рассеялся, унося с собой мрачные думы, для которых было не место и не время. Сегодня голова должна быть ясной, а мысли – спокойными.

***

За время, пока он дошагал до тракта, солнце вскарабкалось уже так высоко и грело так жарко, что пришлось расстегнуть куртку, а после и скинуть, неся ее в руке. Однако вознаграждение за долгий и утомительный путь ждало Курта почти незамедлительно – поднявшись на вершину очередного холма, через который бежала лента тропинки, он увидел в отдалении длинную гусеницу обоза.

Везение было просто-напросто небывалым.

– Спасибо, – произнес он, подняв взор к безоблачному небосводу, и, переведя дыхание, ускорил шаг.

Удача с обозом привела Курта в приподнятое состояние духа; не придется сидеть невесть сколько на этом солнцепеке, вглядываясь попеременно в разные стороны дороги, поджидая проезжих и час от часу, а в конце концов, и от минуты к минуте раздражаясь и злясь все сильнее. И не будет потерян день, что существенно.

Чем ближе к обозу, тем больше деталей Курт различал – пять телег, прикрытых толстой дерюгой от солнца и пыли, приземистые лошадки, еще пока бодро переступающие увесистыми копытами, а по обеим сторонам – пятеро же вооруженных верховых. Стало быть, не крестьяне – товары кого-то из сопредельных землевладельцев. Хорошо.

Курта тоже заприметили – один из всадников, судя по движению головы, окликнул остальных, и обоз притормозил, не останавливаясь вовсе; придерживая лошадей, сопровождающие заозирались, приподнимаясь в стременах – похоже, пытались определить, нет ли окрест кого еще, кроме одинокого путника, подступающего к ним. Путник же шагов за сотню до обоза постарался напустить на лицо подходящее к случаю выражение – требовательности, невозмутимости и хладнокровия; сердце же колотилось, словно перед прыжком с обрыва в незнакомую горную речку – стремительно и громко. Пользоваться своими весьма пространными полномочиями Курту, что понятно, еще не приводилось ни разу, если не считать изъятия жеребца из настоятельских конюшен, и еще не было случая испытать, как на деле относятся простые смертные к праву представителя Конгрегации распоряжаться их временем и имуществом. Как знать, может, в ответ на его требования остановленный им просто пошлет его куда подальше с пожеланиями доброго пути на чистом народном наречии; и то, что Курт сумеет ответить ему теми же выражениями, было хилым утешением…

До обоза оставалось шагов пятьдесят, и Курт, проговаривая в мыслях то, что должен сказать одному из сопровождающих солдат, присмотрелся, выбирая этого одного. Почти все они были примерно одного возраста – недалеко за тридцать; с такими можно договориться. Тот, что увидел его первым, был уже немолодым, кряжистым и помятым, держащимся в седле так, словно взобрался на него, едва вылезши из материнской утробы, да так и не слезал с него больше, удерживая в левой руке поводья, а правой придерживая внушительный ручной арбалет у пояса. Курт все так же мысленно зачеркнул жирной линией эту кандидатуру. Этот не будет рвать жилы, пусть даже от его расторопности будет зависеть жизнь самого Императора и судьба всей Германии, если не втолковать ему во всех тонкостях, почему и как это совершится, а вот этого-то Курт сделать и не мог. Оставался пятый – тоже удача; немногим младше него, прямой, как трость, ноги согнуты излишне высоко – к верховой езде не притерпелся, за оружие держится демонстративно, но не привычно. С этим можно чего-то добиться…

Шагов за десять до обоза Курт потянул Знак за цепочку, извлекая его из-за ворота, ускорил шаг, а когда все, включая крестьян-возниц, оборотились в его сторону, выдохнул решительно и громко произнес:

– Святая Инквизиция. Остановитесь.

На последнем слоге голос сорвался, но больше пока, слава Богу, говорить было не надо – необходимого он добился: рука старого вояки сползла с арбалета, крестьяне побелели, и обоз, едва не наталкиваясь телегами друг на друга, встал. Теперь главным было не утратить эффекта, а посему, не сбавляя шага, Курт приблизился, но не вплотную, чтобы не смотреть на собеседников снизу вверх, и опустил руку, оставив медальон висеть поверх рубашки, на виду.

– Мне нужен один из вас, – стараясь, чтобы тон был непререкаемым и твердым, продолжал он, обводя взглядом сопровождающих, словно выбирая; потом указал на парня: – Ты.

– Что?.. – растерянно проронил тот и беспомощно огляделся; старый солдат насупился.

– Для начала – добрый день, кем бы вы ни были, – вот его голос был спокоен без всякой наигранности, и Курт едва не заскулил от зависти. – Вы позволите взглянуть на Знак ближе?

– Разумеется.

Под взглядами остальных путников Курт подступил еще, но остановился шагах в трех от лошади солдата, приподняв медальон на ладони; если ему так хочется разглядеть заверяющий должность следователя Знак во всех детальностях, ему придется спешиться, не вынуждая упомянутого следователя стоять у его ноги и тянуться к нему, словно нищему за подаянием. Помедлив два мгновения, тот бросил поводья на спину лошади, опершись о луку седла ладонью, и спрыгнул на землю; на медальон он смотрел долго и внимательно, и в один момент даже показалось, что солдат вот-вот или понюхает его, или поцарапает ногтем, обломанным и похожим на копыто его коня. Наконец, снова подняв взгляд, тот чуть склонил голову.

– Прошу прощения, майстер инквизитор… – начал он; Курт перебил, уже несколько справившись с голосом:

– У меня мало времени. Ты старший?

Если сейчас солдат проглотит это «ты», с трепетом ожидая реакции, подумал он, то первый шаг будет одолен…

Тот кивнул – медленно, словно раздумывая, как лучше следует ответить.

– Хорошо, – продолжал Курт, стараясь не дать ему опомниться. – Мне нужен один из твоих верховых. Сейчас. Вон тот.

Солдат обернулся на парня, попятившегося под двумя направленными на него взглядами, и снова посмотрел на Курта.

– Зачем?

Долю секунды он решал, как лучше поступить – смягчить сейчас тон разговора, постаравшись проникнуть этого вояку важностью любого дела Конгрегации и почетом, каковым следует считать помощь ей, или заговорить доверительно, показав, что и человек со Знаком может быть просто человеком, которому бывает нужна помощь, или же продолжать в прежнем духе. В первом случае есть риск нарваться на долгое обсуждение важности невнятных дел Церкви по сравнению с доставкой хозяйской брюквы в целости на отдаленный рынок, и не факт, что из этого разговора, если он затянется дольше, чем на минуту, Курт сумеет выйти с честью, ибо для этого человека уцелевшая брюква несомненно важнее высоких материй. Во втором случае есть риск оставить о представителях Конгрегации неверное впечатление – как о людях, не умеющих идти до конца и не знающих себе цену. Остается продолжать сжимать кулак, готовясь в случае необходимости стукнуть им по воображаемому столу…

– Это тебя интересовать не должно, – заставив себя посмотреть в глаза собеседнику, ответил Курт тихо, и – о чудо! – получилось; солдат смешался, отведя взгляд, замолчал на мгновение, а потом махнул рукой, подзывая парня к себе.

Тот тронул коня излишне резко, подъехав впритирку, потом, спохватившись, сдал назад, слез с седла и приблизился, переводя взгляд со своего главы на майстера инквизитора, который отметил про себя, что не ошибся в выборе – этот полетит стрелой, без остановок и передышек, лишь бы не встретиться с ним снова…