Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– В чем дело? – вкрадчиво спросил Курт, глядя ему в глаза; тот засуетился, снова начав белеть щеками, и отступил назад.
– Ни в чем, майстер ин…
– Ложь на следствии – преступление, ты знаешь об этом? – повысил голос он, поднимаясь из-за стола. – Ты это понимаешь, я спрашиваю?
– Господи, да ведь я же ничего такого…
– Лицо человека, Феликс, – сделав шаг вперед, сообщил Курт, – как книга. И есть те, кто умеют читать эту книгу. Хочешь знать, что написано сейчас на твоем лице? На нем написано: «Не вздумай проболтаться ему об этом!». Вот что я на нем вижу.
–
– Может, поговорим в другом месте? – поинтересовался он, и Шульц замотал головой:
– Я все сейчас скажу, как на духу! Не надо в другом…
– Итак? Что произошло, о чем ты не хотел говорить? Выкладывай, – потребовал он, не отступая назад, так и оставшись стоять в трех шагах от хозяина дома; тот отер испарину с узкого лба, заискивающе улыбаясь.
– Вы просто спросили, не рассказывали ли мы кому… Мы ведь никому не говорили – обещали ж господину барону… Но тут… бес попутал…
– Я слушаю.
– Тут, у нас, трактиров нету в деревне… Понимаете, а если кто проездом, ему быть негде, вот к нам и постучался однажды какой-то… Он денег заплатил – мы его покормили, коня пристроили, тоже накормили, постелили; все, как в хорошем трактире, он и заплатил. А дело было еще раннее, спать ложиться рано было, ну, и засиделись за столом. А у него с собой пива было несколько бочонков, и он в благодарность, что пустили, проставился. Понимаете, пускать никто не хотел, несмотря что за деньги, а мы пустили, так он из благодарности…
– Дальше, – потребовал Курт; тот закивал:
– Да-да, конечно… И как-то так оно незаметно ушло, пиво это… И я, Господи, с перепою-то ему и… Я ж не хотел, а как-то оно само собой выскочило… На трезвую голову потом, утром, жалел, но он так как-то равнодушно все слушал, я и подумал – не запомнил он. Или враками почел. Ну, и я забыл постепенно – дело-то давно было, года четыре тому. Я ж не со зла, не потому, что хотел мальчонке навредить… простите, господину Альберту… господину фон Курценхальму… Пиво все это проклятущее, такое, гадина, вкусное было, а тот все приговаривал, злодей, что, мол, пиво мое, говорит, самое во всей стране лучшее, семейный рецепт, я, говорит, еще найду, где пивоварню открыть, так меня это пиво богачом сделает, и все подливает, подливает…
– Стоп, – скомандовал Курт так резко и почти грубо, что Шульц испуганно умолк, зажмурившись. В голове стрельнула знакомая боль – и пропала; ладони вспотели, словно начиналась простудная лихорадка, а под макушкой вдруг тонко зазвенело. – Погоди-ка, – повторил он уже спокойнее и, осторожно взяв хозяина дома за рукав, потянул к скамье. – Сядь.
Тот на скамью почти упал, потирая ладони одна о другую, и на майстера инквизитора смотрел преданно, с готовностью. Курт, забыв приличия, встал ногой на скамью, опершись локтем о колено, и, наклонившись к Шульцу, медленно произнес:
– Дай-ка я спрошу, верно ли я понял. Здесь, в твоем доме, был человек, который в деревне вашей был проездом. Так?
– Да, он…
– Молчать, – прервал он тихо. – Просто «да» или «нет». Этот человек вез с собой бочонки с пивом, которое было необычайно
вкусным, и которое, по его словам, изготовляется по семейному рецепту. Так?– Да, майстер инквизитор.
– Дальше. Он собирался обосноваться где-то, неизвестно где, чтобы открыть пивоварню. Так?
– Да, майс…
– Как его звали? – не надеясь ни на что, спросил Курт, замерев, и вздрогнул, услышав:
– Каспар, он сказал. Может, врал, уж не знаю…
– Каспар… – повторил он тоскливо, закрыв глаза и опустив голову, потирая ладонью моментально взмокший лоб. – Каспар… Господи… Каспар…
Курт глубоко вдохнул, чувствуя, что горло сжимает спазм смеха, неуместного, глупого, нервного, и, не сдержавшись, засмеялся, ударив лбом в колено.
– Каспар… – повторил он снова, стараясь успокоиться и чувствуя на себе настороженные взгляды. – Каспар, зараза…
– Вам нехорошо? – участливо спросила Анна Шульц; Курт с трудом взял себя в руки, снова подняв голову и глядя на ее отца.
– Все в порядке, – ответил он сдавленно. – Феликс, как он выглядел? Ты помнишь, как он выглядел?
– Так… – растерянно и испуганно выронил тот. – Плохо уже… давно было…
– Вспомни. Это важно. Как он выглядел? Большой, маленький, толстый, тощий… Вспоминай!
– Ну, не маленький… Здоровый такой мужик, молодой довольно – лет, может, тридцати, чуть, может, больше… крепкий, широкий, я б сказал…
– Волосы, глаза – темные, светлые?
– Светлые, то и другое… И нос, нос у него такой – крючком; не так, чтоб здоровый, а крючком, как у совы. А главное – лапищи, как у медведя, широкие, лопатами…
Курт рывком выпрямился, ощущая, как спина леденеет, будто кто-то взял ведро со снегом и попросту вывалил за шиворот его целиком; мысли в голове смерзлись, не желая шевелиться, не желая жить, как мыслям положено. Он прошелся перед столом взад-вперед, отсутствующе глядя в пол, остановился.
– Этому человеку ты рассказал о бароне фон Курценхальме, – уточнил Курт чуть слышно; тот молча кивнул. – О том, что случилось с твоей дочерью, о сыне барона? Да? – Шульц молчал, вжав голову в плечи, и он повысил голос: – Я спросил – да?
– Да, майстер инквизитор… Господи, если б я знал, что…
– Не знал… – подтвердил он и посмотрел хозяину дома в глаза, в упор. – И сейчас не знаешь. Ничего не знаешь, не слышал и не видел. Если еще кто-то услышит от тебя эту историю, ты проклянешь день, когда родился. Если ты расскажешь хоть одной живой душе, что здесь был я, что говорил с тобой об этом, ты больше никогда не увидишь своей семьи и вообще белого света. Это – понятно?
– Господи… – едва не теряя сознания, шепнул Шульц. – Господи, да ни за что…
– Помни об этом. Единственные люди по эту сторону жизни, с кем ты имеешь право обсуждать всю эту историю – это люди из Конгрегации. Никто больше. Ни пьяным, ни трезвым, ни в бреду.
– Да я клянусь…
– Хорошо.
Хорошо?.. Курт мысленно выругался – так, как никогда не стал бы вслух. Хорошего было мало; и без того уже сведения разошлись, дойдя до слуха тех, кому это было нужно, и теперь в свете событий в Таннендорфе постепенно расползались, словно пятно жидкой грязи по льняному платку…