Конгрегация. Гексалогия

Управляться с длинным рыцарским кинжалом было несподручно – это оружие создавали не для того, чтобы срезать лоскуты кожи с человеческого тела; спеша сделать это как можно скорей, Курт чувствовал, как окаменелую спину под его ладонью начинает колотить мелкая лихорадочная дрожь, совладать с которой не могла уже никакая сила воли и выдержка, но по-прежнему не было ни единой попытки уклониться от терзающего тело клинка…

Он отступил назад, глядя на зияющую в плече Йегера рану – там, где когда-то была Печать, сейчас алело истекающее кровью пятно голой плоти, и на пол с руки майстера инквизитора падали вязкие, густые капли…

– Свершилось, – произнес Курт тихо; в горле собрался противный колючий ком, и он помедлил, прежде чем договорить: – Ты отрекся от своего служения и своего братства. Теперь братство отрекается от тебя. Больше ты не один из нас.

В груди Йегера что-то клокотнуло, рука, которой он упирался в пол, скользнула в сторону, и бывший зондер осел на колени, обессиленно склонившись и опустив голову так, что не стало видно его белого, как мел, лица. В по-прежнему мертвой тишине было слышно лишь его дыхание – надсаженное, хриплое от загнанного внутрь крика…

– Sit tibi Deus misericors[870], – выговорил Курт, снова подступив к осужденному, и тот с усилием, рывком, распрямился, закусив губы и глядя прямо перед собой…

– Ну-ка, стойте!

От этого резкого, пронзительно острого выкрика вздрогнули все, так же разом обернувшись к наследнику. Фридрих был столь же бледен, как и бывший зондер на каменном полу, сжатые в кулаки руки чуть подрагивали, и, казалось, он вот-вот лишится сознания…

– То, что вы сейчас сказали, майстер Гессе, – вымолвил принц, с явным усилием принуждая себя говорить выдержанно и ровно, – что это значит? Значат ли ваши слова, что больше этот человек не служитель Конгрегации, не ее часть?

– Это значит именно то, что я и сказал, – подтвердил Курт, видя, как фон Редер за плечом наследника напрягся, словно пес перед атакой. – Конгрегация отрекается от предателя, и больше он не принадлежит к ней.

– В таком случае, – по-прежнему с трудом произнося каждый звук, кивнул Фридрих, – он теперь является обычным человеком – таким же, как тысячи других, живущих в Империи. И теперь – в моей власти решать, понесет ли он наказание за совершенное им преступление или получит прощение от того, на кого поднял руку. Я как лицо пострадавшее снимаю с него все обвинения. Считаю, что он уже покаран сполна.

Йегер приподнял голову, глядя на наследника с удивлением и тоской, и, снова потупясь, тяжело, сквозь зубы, вытолкнул:

– Нет. Не надо.

– Нет? – уже не сдерживая дрожи в голосе, возразил Фридрих; мгновение он колебался, а потом стремительно, порывисто приблизился, присев напротив осужденного и упершись в пол коленями. – Почему – нет? – повторил он настойчиво.

– Потому что прощения я не заслужил, – едва слышно, сквозь сдерживаемый стон, проговорил Йегер, и наследник мотнул головой:

– Перестаньте! Не в этом дело. Я, быть может, еще и юнец, но кое-что уже успел увидеть в своей жизни, и у меня тоже умирали близкие. Я потерял мать. Да, не так, как вы, но я могу представить, о чем вы сейчас думаете, чего хотите, почему так жаждете смерти. Да, вы казните себя, Хельмут, вас мучает совесть, но ведь дело не только в этом… Посмотрите на меня! – приказал наследник с внезапной твердостью, сжав ладонью локоть человека напротив, и тот вздрогнул, медленно приподняв голову. – Дело не только в этом, – чуть тише, но все так же уверенно повторил Фридрих; на его пальцы из раны на плече бывшего зондера густо стекала кровь, но рук ион не убрал, оставшись сидеть, как был, глядя в глаза перед собою. – Дело в том, что вы не желаете жить без своей семьи. В своей жизни вы натворили достаточно для того, чтобы не считать себя достойным этой самой жизни, а там, по ту сторону, ждут они. Ведь именно об этом вы думаете. Вам кажется, что вы искупите свою вину именно так – умерев; вину перед братством, долгом, Империей, мной… перед ними. Возможно, это и так. А как быть с виной перед собою самим, Хельмут?

– Это не искупится, – произнес тот едва слышно.

– Неправда, – тоже понизив голос, твердо возразил наследник. – Просто для этого нужно время. И это время я и хочу вам дать. Что сейчас происходит, что вы делаете? Вы думаете, что принимаете кару, искупление? Нет. Вы поддались слабости, когда согласились на их план – но тогда разум вам затмил страх за своих близких. А сейчас что же? Сейчас – вы решились попросту на побег – от мира, от жизни, от себя самого, от возмездия, которого, как сами мните, заслужили. Знаете, что это такое, когда еще люди поступают подобно вам, Хельмут? Когда налагают на себя руки. Вы решили уйти в отчаянии, в непрощении – самим собою в первую очередь, и вы полагаете, что встретитесь там со своей семьей? Нет. Потому что – знаете, куда уходят самоубийцы?

Йегер молчал, глядя мимо его лица в стену, тяжело и с хрипом дыша; Курт видел, как сжал зубы Хауэр, за все это время так и не произнесший ни звука, как с почти физически ощутимой болью смотрит на бывшего зондера Бруно и как удивленно глядит на своего подопечного фон Редер…

– Вы жаждете смерти, – еще тише произнес Фридрих. – И сами подставляете горло под нож. Это – равносильно самоубийству. Сейчас вы на пороге гибели, так скажите честно, не тая ничего – не передо мной, перед собой – почему сейчас вы так упираетесь, так противитесь моей попытке отстоять вас? Потому ли, что полагаете смерть достойной для себя участью, или просто потому, что боитесь жить дальше?

– Я не должен жить дальше, – отозвался тот едва слышно, и Фридрих кивнул, тоже заговорив почти шепотом:

– Если вы останетесь при своем мнении спустя месяц, полгода, год – я лично отдам приказ о вашей казни. Обещаю. Но сейчас я смотрю на то, как достойный человек, замаравший совесть одной-единственной ошибкой, намеревается заплатить за нее своей бессмертной душой. И этого я не могу принять. Сейчас, Хельмут, я намерен отстоять вас любой ценой, я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы начавшееся в этой комнате не закончилось. Но я хочу, чтобы вы сами поняли, признали, осознали, что я прав. Я могу спасти ваше тело от плотской смерти, но спасти от вечной гибели вашу душу вместо вас – не смогу. И если вы впрямь думаете, что совершили тяжелый проступок, что кару несете заслуженно – несите ее честно, не пытаясь увильнуть и облегчить собственную участь. Живите. И заставьте себя – себя простить. Тогда, обещаю, мы поговорим об этом снова. Ни мне, ни вашей семье, ни вам самому – никому на этом и том свете не станет легче, если вы обречете себя на вечное проклятье и погибель.

Йегер не ответил, по-прежнему сидя потупившись и не шевелясь, и наследник все так же оставался, как был – так же недвижимо, сжимая ладонью его окровавленную руку и глядя в лицо с ожиданием…

– Вы не возражаете больше, – вздохнул Фридрих, наконец. – Стало быть, поняли, что я прав.

Йегер сипло выдохнул, закрыв лицо ладонью, и наследник поднял голову, повстречавшись взглядом с Куртом.

– Что скажете вы, майстер Гессе? – не повышая голоса, спросил он. – Теперь – я имею право решать его судьбу?

– Теперь – да, – подтвердил Курт так же тихо.

– В таком случае, – произнес Фридрих, поднимаясь, – будет так: этот человек останется жить. И дальнейшей его судьбой распоряжаться буду я. Вас же я хочу просить об одном: достойный духовник на время его заключения. С этим ни я, ни кто другой, кроме Конгрегации, не справится. А сейчас ему необходим лекарь. Я полагаю, услугами здешнего медика он ведь может воспользоваться?

– Разумеется, – согласился Курт и, шагнув вперед, склонился над притихшим Йегером. – Хельмут? Идти сможешь?