Конгревова ракета

Перелопачивать русскую классику позапрошлого века сейчас не решусь, но вот так, навскидку, не могу вспомнить, кто из героинь Тургенева, Толстого, Гончарова, Достоевского курил. Наташу Ростову представить себе с папироской немыслимо, и Лизу из «Дворянского гнезда», и Ольгу из «Обломова». Не пристрастились к курению, кажется, ни Вера Павловна, ни Настасья Филипповна…

Нет, женщины у русских классиков курили, нюхали табак, но не те, которых читатель должен был полюбить. А Настенька, двадцатилетняя дворянка образца 50-х годов XIX века, курит и стреляет папироски у потенциального жениха Калиновича.

Настенька очень хочет замуж. К ней не сватаются (за исключением ничтожного и пакостного Медиокритского), и появившийся в городе Калинович, сменивший Настенькиного отца на должности смотрителя, сразу привлекает ее внимание. Да и не только ее. Еще не видя Калиновича, Петр Михайлыч мечтает вслух: «Вот на мое место определен молодой смотритель; бог даст, приедет да на Настеньке и женится». Это слышит Палагея Евграфовна и хлопочет о том, чтобы Настенька в присутствии Калиновича выглядела наряднее, чтобы стол ломился от вкусных кушаний.

В общем-то, Калиновича и тянет к Годневым стол. Ему, одинокому, снимающему жилье, приятно обедать в домашней обстановке, беседовать о литературе (а Калинович пробует свои силы в писательстве), смотреть на симпатичную девушку.

Впрочем, разговаривают не только о высоком:

– Mademoiselle Полина решительно в вас влюблена, – говорила она при отце и при дяде Калиновичу.

– Да, я сам это замечаю, – отвечал тот.

– Вдруг вы женитесь на ней, – продолжала с лукавою улыбкою Настенька.

– Что ж, это чудесно было бы! – подхватывал Калинович. – Впрочем, с одним только условием, чтоб она тотчас после венца отдала мне по духовной все имение, а сама бы умерла.

– И вам бы не жаль ее было? – замечала как бы укоризненным тоном Настенька.

– Напротив, я о ней жалел бы, только за себя бы радовался, – отвечал Калинович.

Умышленно или нет, но Писемский не показывает нам любовь между Калиновичем и Настенькой. Нет страсти, нет признаний. Зато есть привыкание друг к другу. Но кроме этого, со стороны Настеньки, и внушение Калиновичу, что он ее жених.

Жаль, что писатели того времени обходили молчанием интимные моменты жизни своих героев. Хотя у Писемского все-таки написано больше, чем у большинства его современников и ближайших последователей. Вот такая сцена.

Калинович собрался в Петербург якобы на два-три месяца, а на самом деле навсегда. Он решает убежать от Годневых, от уездного болота… Но Настенька буквально заставляет его просить у отца ее руку, и Калинович становится официальным женихом Настеньки.

Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен был ночевать у Годневых. Вечером Настенька в первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему голову на плечо, взяла его за руку. Калинович не в состоянии был долее выдержать своей роли.

– Послушай, – начал он, привлекая ее к себе и целуя, – просидим сегодня ночь; приходи ко мне…

– Хорошо, когда?.. Как все заснут?

– Да; я желаю с тобой быть.

– Хорошо, и я желаю, – отвечала Настенька, – это в последний раз!.. – прибавила она таким грустным голосом, что у Калиновича сердце заныло.

«Боже мой, боже мой! И я покидаю это кроткое существо!» – подумал он и поскорей встал и отошел.

На другой день предполагалось встать рано, и потому после ужина, все тотчас же разошлись. Калинович положен был в зале. Оставшись один, он погасил было свечку и лег, но с первой же минуты овладело им беспокойное нетерпение: с напряженным вниманием стал он прислушиваться, что происходило в соседних комнатах. ‹…› «Неужели она не придет?» – мучительно подумал он, садясь в изнеможении. Однако опять шелест… «Ты здесь?» – послышался шепот. Калинович вздрогнул, и в полумраке к нему уж склонилась, в белом спальном капоте, с распущенною косою Настенька… Все было забыто: одною – предстоявшая ей страшная разлука, а другим – и его честолюбие, и бесчеловечное намерение… Блаженству, казалось, не будет конца… Но время, однако, шло, и начинало рассветать. ‹…›

– Прощай! – проговорила, наконец, Настенька.

– Прощай! – сказал Калинович.

Простившись еще раз слабым поцелуем, они расстались и оба заснули, забыв грядущую разлуку.

Стоит обратить внимание на слова «должен был ночевать у Годневых». Жених не должен ночевать в доме невесты – значит, Калиновича мягко, под видом заботы, заставили… И еще, Настенька говорит: «Это в последний раз!..» Ох, как важно знать, как и по чьей инициативе был «первый раз». Но автор не решился нам об этом рассказать. Впрочем, из предыдущих двухсот страниц, предшествующих приведенной только что сцене, можно догадаться, что мотором их отношений была Настенька.

Любила ли она Калиновича? Ее поступки показывают, что вроде бы любила безумно. Вот Калинович, пожив в Петербурге, обнищав, не найдя службы, измучившись нравственно, пишет ей письмо. Признается, что сбежал, прощается. А Настенька берет и приезжает к нему. Не просто приезжает, а практически продав недвижимость, обманув и бросив больного отца. Привозит Калиновичу солидную для уездной жизни, но крошечную для столичной сумму денег.

Калинович снова бежит от Настеньки, женится на богатой Полине, становится в итоге губернатором. И тут вновь, после десятилетней разлуки, появляется Настенька – популярная актриса – и ищет встречи с Калиновичем.

Потрясающа эта встреча. Настенька не высказывает Калиновичу претензий, не обвиняет его в своей несложившейся судьбе, не обличает в подлости, как должно бы быть в любом нормальном русском романе. Нет, их встреча проходит вот так:

– Ну, садись! – говорила Настенька, силясь своей рукой достать и подвинуть Калиновичу стул. ‹…›

Калинович сел и, уставив глаза на Настеньку, ничего не мог говорить.

– Угодно вашему превосходительству чаю? – спросила она шутя.

– Хорошо, – отвечал Калинович. ‹…›

– Однако ваше превосходительство изволили порядочно постареть! – заговорила наконец Настенька, продолжая с нежностью смотреть на Калиновича. Тот провел рукою по коротким и поседевшим волосам своим.

– И вы не помолодели! – проговорил он.

– Еще бы! Но только не в чувствах, – отвечала Настенька с шутливой кокетливостью.

– А может быть, и я тоже, – возразил Калинович с улыбкой.

Лицо Настеньки вдруг приняло серьезное выражение.

– Слышала, мой друг… все мне рассказывали, как ты здесь служишь, держишь себя, и я тебе говорю откровенно, что начала после этого еще больше тебя уважать, – проговорила она со вздохом. ‹…›

– Но, скажите мне, давно ли вы и каким образом попали на театр? – спросил Калинович Настеньку. ‹…›

– После той прекрасной минуты, когда вам угодно было убежать от меня и потом так великодушно расплатиться со мной деньгами, которые мне ужасно хотелось вместе с каким-нибудь медным шандалом бросить тебе в лицо… и, конечно, не будь тогда около меня Белавина, я не знаю, что бы со мной было…

Калинович слегка улыбнулся.

– Белавина? – повторил он.

– Да… Что ж вы с таким ударением сказали это? – подхватила Настенька.