Конный пешему товарищ

– Пора бы нам и познакомиться. Как тебя, юноша, звать-величать?

– Миколайкой.

– Во-во, Миколай. А меня - Балазей. Так куда мы собрались?

– В Архаровск.

– Пошли!

И пошли. И на каждом ночлеге - успех. За миколайкины байки кормили гостей и поили в три горла. Вот, скажем, придут, Миколайку блинами накормят - он мяса не ел, - а потом Балазей, собравшимся тайно моргнув, степенно спросит:

– А скажи нам, великий мудрец, откуда люди пошли?

Миколайка:

– С деревьев. Люди раньше были дикие, мохнатые, с хвостами.

Все молчат, головами кивают. Ведь сказано им: Миколайка обидчив; чуть что - замолчит. Но уж если над ним не смеялись, он, бывало, такое верзал, что представить нельзя. Только что нам Миколайкины слова, когда дела и того хлеще оказались!

А было это так. Шли они, шли и дошли до Архаровска. День был солнечный, поле вокруг, в трех верстах - городская застава. Сели друзья отдохнуть. Балазей разулся, портянки на кустах развесил. Миколайка... свою торбу развязал и стал доставать из нее деревяшки, прутики, дощечки, крючки, закорючки, обрезки холста...

– Что это?
– удивился Балазей.

Молчит валацуга, сопит. Щепку к закорючке, закорючку к дощечке цепляет, тут же рядом деревяшку приспособил, холстом обернул, потянул удержалось.

Встал Балазей, подошел, посмотрел - ничего не понятно! А Миколайка опять же молчком - свое строение расправил, хомутами за плечи приладил, руки кверху поднял, улыбнулся и спросил:

– Узнаешь?

– Крылья, что ли?

– Они.

Стоят они, молчат, и у каждого мысли свои. А потом Балазей, головою тряхну в, говорит:

– Ну, д-давай!

Посмотрел Миколайка в небо, признался:

– Я, видишь ли, солнца боюсь. Как бы оно крылья не спалило.

– А ты пониже над землей стелись.

– Нет, я в небо хочу!

Балазей головою покачал - не жилец Миколайка, как пить дать не жилец!

А тот походил по поляне, попрыгал, испробовал крылья на крепость, а после снял их, разобрал и в торбу спрятал. Сел, на солнце посмотрел и говорит:

– Есть в Архаровске лекарь, всех лечит. И есть, говорят, у него холодильная мазь. Вот бы той мази добыть!

– А зачем?

– Крылья смажу, тогда не сгорят. Вот только мазь дорогая, а деньги где взять?
– и смотрит синими глазами. Безумными, блаженными. Глянул в них Балазей... и решился. Сказал:

– Государь нам поможет!
– и ружье подхватил, повертел для красы.

А что? Ружье богатое: дуло черненое, курок золоченый, приклад деревянный душистой породы в рисунках. Миколайка руками всплеснул:

– Как же можно! Ведь это подарок!

– Молчи!

И... отвернулся валацуга, зашмыгал, захлюпал, заплакал от счастья.

К обеду в Архаровск пришли. И, минуя храмы, лавки, балаганы, - прямо к лекарю.

Лекарь душевный попался, сказал:

– Наилучшая мазь! От горячки спасает, от жару, от пару, от свары. Пятьдесят ассигнаций стакан.

Миколайка:

– А если в обмен? Например, на ружье. Сколько дашь?

И Балазей ружье с плеча снимает. Лекарь прищурился.

– Дай-ка сюда, - говорит, - посмотрю.

Балазей:

– А что смотреть? Сейчас проверим!
– и клацнул алмазным курком.

Лекарь в крик:

– Ты чего? Очумел?!

Балазей ему дуло к брюху приставил, спросил:

– Сколько стоит? Не слышу!

Лекарь зажмурился.

– Даром берите, не жалко.

Взяли ровно полведра и ушли, раскланявшись.

Миколайка, крылья мазью натирая, вздыхал:

– Не к добру наш разбой, не к добру!

Так и вышло. Назавтра пошли на базарную площадь, там для разбегу просторно. Но как только купцы-продавцы увидали диковину, так обступили и проходу не дают и пристают:

– Почем товар? Зачем товар? Чего так много просите?

– Не продается!
– кричит Балазей.
– Не хватайте! Не рвите! А кто чуда желает, валите за мной; по пятаку беру, по-божески!

Их народ обступает, шумит, но Миколайка никого не видит и не слышит. Идет себе, средь любопытных молча продирается, вот Балазей один и отбивается.

– Не лапай, - кричит.
– Не замай! Это, может, заморское чудо; не трожь!

И тут как назло кто-то цап его за руку! Цепко! Обернулся Балазей, хотел нахалу по сусалам сьездить... и обмяк!

И то сказать - пред ним штабс-капитан! Усы вощеные, глаза кровавые. И шепчет:

– А; беглый солдат! Балазей! Вот ты где!

Балазей побелел, отвечает:

– Обознались, вашбродь, ну ей-бо обознались!

– Ну уж нет! Все как есть!
– говорит офицер.
– И повесят тебя, Балазей, за измену отечеству!

А что? И запросто повесят. Он ведь мало того, что со службы сбежал, так еще и украл секретное трофейное ружье. М-да, тут верная смерть. Разве что...

Подскочил Балазей, заорал:

– Полетел! Полетел!
– и пальцем в небо тычет.

Офицер поверил, глянул... А Балазей рванулся, вырвался, в толпу - и сник. Штабс-капитан, осерчаа, по-военному свистнул. Солдаты - на свист, а народ - кто куда. Невозможная давка! И тут...

Как только люди в переулки схлынули, так Миколайка на просторе разбежался, крыльями - мах! мах!
– и полетел.

Остолбенел народ, шапки снял. Знамение! Один говорит:

– К недороду.

Другой:

– К урожаю.

Привычное брожение умов.

А Миколайка все выше и выше летит, ничего не боится. А что? Полведра холодильного средства извел, так теперь хоть на солнце садись!

Балазей средь народа стоит, на товарища смотрит... И стыдно ему! Эх, сколько он над ним смеялся, сколько потешался! А сам кто? Дурак дураком. Вдруг он слышит:

– Стоять! Не дышать! Глаза направо!

И... словно и не было тех долгих вольных лет и словно никогда он не бродил по свету! Стоит Балазей и не дышит, направо косит. Там, справа, солдаты по небу стреляют, а штабс-капитан народу объясняет: