Константин Павлович

Я в ответ на уведомление о сем происшествии генерал-майора Маркевича предписываю ему: 1) что иеромонаху не следовало приступать к оному, не доложась ему, и если бы за кадетами был надлежащий какой следует присмотр и наблюдение, что они никогда не могут отлучаться без позволения, то тогда не было бы возможности иеромонаху приступить прежде, нежели дошло бы сие по начальству до его сведения; 2) находя, что сим иеромонах не соблюл своей обязанности, приступив к делу не доложась корпусному начальству, а при том, что такового простого ума священнослужителя, каков оказался сим поступком оный иеромонах, не прилично иметь при кадетах в корпусе, которого настоящая обязанность была бы стараться своими убеждениями отклонить суеверные вкоренившиеся во младенчестве заблуждения в кадете Волоцком, а не вкоренять более оные в мыслях молодого человека читанием над ним молитв и прочаго, представить о перемещении иеромонаха в другое место и о назначении на место его другого. Кадета же отдадут на руки лекарям, ибо полагают, что в нем действует воображение от болезни. Насчет же того, что почтенный наш князь Александр Николаевич вмешивается во все дела, даже и в видения, я вам скажу, что я видениев никогда никаких не видывал, а ежели увижу князя Александра Николаевича хотя и в виде видения, то верно увижу его и тогда с одной и той же стороны,с которой я, как вам известно, всегда его вижу» ^{302} .

Константина не послушали. С кадетом, которого цесаревич считал возможным исцелить с помощью лекарей, обошлись бережно, сам князь Голицын вызвал юношу на беседу, а иеромонаха Феофила, который пользовался расположением обер-прокурора, не только не наказали, а и наградили наперсным крестом и перевели законоучителем в Первый кадетский корпус. Это была ласковая пощечина директору Первого кадетского корпуса, Константину Павловичу. Как передавали Константину, император брался лично объяснить ему это назначение. Дошло ли дело до объяснения, история умалчивает.

Несмотря на столь резкие расхождения в области религиозно-мистической, существовала площадка, где Александр и Константин понимали друг друга с полуслова и говорили на одном языке, — плац.

18 (30) сентября 1816 года Александр снова посетил Варшаву. В честь его приезда на Саксонской площади состоялся парад, в котором государь принял участие — ехал верхом в польском мундире, с зеленым и белым султаном на шляпе. Вечером наместник дал бал. «На следующий день состоялся большой смотр польских войск на Пованской равнине, где днем съехалось бесчисленное количество экипажей и собралась громадная толпа лиц, прибывших пешком и верхом, чтобы присутствовать на этом блестящем военном зрелище. Чудное осеннее солнце освещало эту двигающуюся живую картину. По прибытии его величества войска прокричали “ура”, и военная музыка заиграла любимый гимн “ Godsave the king” [37] .Его императорское величество великий князь Константин, казалось, был счастлив, что может показать своему августейшему брату прекрасное войско с такой отличной выправкой. По окончании смотра войска продефилировали в полном порядке, причем офицеры гарцевали на своих боевых конях, отдавая концом шпаги салют его величеству, который, когда проходили войска, все время держал руку под козырек» ^{303} .

37

Английский национальный гимн «Господи, сохрани короля» (1745) игрался на официальных торжествах в России до тех пор, пока композитор А.Ф. Львов и В.А. Жуковский не сочинили русский гимн «Боже, царя храни». См.: Киселева Л.«God save the King», или «Боже, царя храни». О путях становления гимна как национального символа // Неприкосновенный запас. 2001. № 1.

Константин делился с Сипягиным своими впечатлениями о приезде государя в самых восторженных тонах: «30-го сентября (12 октября) развод был польского гвардейского батальона и 1-го пехотного полка обоих батальонов, с учением гренадерскому батальону, которое чрезвычайно было хорошо, и государь император совершенно был доволен и притом изволил заметить и хвалить, что в построении колонн и деплоядах, равно и в других построениях, где движение происходило рядами, то люди во всех трех шеренгах так верно держали плечи и равнялись взаимно на передовых, что следы на земле означали три черты, совершенно прямые и параллельные, чем доказывалось, что не было никакого волнения в сторону и отрывания и толкания локтями, и от соблюдения верности в плечах не происходило никакого линейного направления» ^{304} .

Идеальные граждане шагают в идеальном порядке перед идеальным государем-самодержцем — науку маршировать оба брата постигали еще в Гатчине: «…парад становился эстетизированной моделью идеала не только военной, но и общегосударственной организации. Это был грандиозный спектакль, ежедневно утверждающий идею самодержавия» ^{305} . И вот в этом братья совершенно понимали друг друга. На параде мечтательный, меланхоличный, двуличный Александр и прямой, открытый, нередко и трезвый, и здравомыслящий Константин сходились, шагали точно в ногу.

Вновь награды сыпались на поляков из щедрых рук русского императора, как из рога изобилия — рядовым польского войска жаловался рубль серебром (русским — рубль простой!), инвалиды Отечественной войны тоже щедро награждались, хотя изувечены они были, как едко замечает историк Н.К. Шильдер, «конечно, не для защиты России» ^{306} , ибо сражались на стороне Наполеона. Впрочем, государь готовил полякам дар несравненно больший, нежели рубли и звания, о чем и заявил на первом Польском сейме 1818 года.

Константину было не до сеймов, не до высокоторжественных намеков и обещаний, другие заботы занимали его и теснили сердце.

Приказ цесаревича по польским войскам от 11 июля 1818,

№73

«Заметив неоднократно, что у нижних чинов ранцы, вместо положенных в оных вещей, наполняются, вопреки неоднократно отданных от меня насчет сего приказаний и противу самых правил службы, соломою или сеном, подкладывая лубки для обманчивого вида, я строго и настоятельным образом запрещаю отнюдь впредь сего не делать и чтобы ни под каким видом в оных ничего не было, кроме положенных вещей, уложенных, как следует; но ежели и можно позволить иметь в ранце еще некоторые вещи сверх положенных, то не иначе как такие, которые полезны для солдата, как то: рубашки, панталоны суконные или летние, сапоги или башмаки, носки или портянки, а отнюдь не ненужные, которые его бесполезно отягощать могут, что самое относится и до чемоданов и укладки в оные в кавалерии, и, ежели и за сим подтверждением я, паче чаяния, замечу противное, то тогда обращу всю строгость взыскания с гг. начальников частей» ^{307} .

Из кучи выброшенной из ранцев соломы, вороха суконных панталон, носков, лубков и портянок вновь проступал образ удушенного императора Павла, тихой скороговоркою приборматывавшего: «Чтоб те, кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оные по внутреннюю сторону окон, но если по наружную, то не иначе, чтоб были решетки, и запрещается носить жабо. Чтоб никто не имел бакенбардов»; «Запрещается дамам носить через плечо разноцветные ленты на подобие кавалерских»; «Подтверждается, чтоб кучера и форейтора ехавши не кричали» ^{308} . Цесаревич оказался достойным сыном своего отца, вникая в самые мелкие подробности жизни своих подданных, требуя взамен своих забот и неусыпных попечений одну лишь награду — «священное и безропотное повиновение» ^{309} .

Но поляки смотрели совсем в другую сторону.

ЦАРЬ ВХОДИТ И ВЕЩАЕТ

В зале Сената стояла гробовая тишина. Застыла блестящая публика на хорах, вытянулся в струнку российский и польский генералитет, почтительно замерли великие князья Константин и Михаил, министры, члены Государственного совета, благоухающая свита и придворные, стоявшие у трона.

Российский император открывал работу парламента речью, слушая которую, его подданные не верили своим ушам.

«Представители Царства Польского! Надежды ваши и мои желания совершаются. Народ, который вы представлять призваны, наслаждается, наконец, собственным бытием, обеспеченным и созревшими уже и временем освещенными установлениями.

…Поляки! Освободитесь от гибельных предубеждений, причинивших вам толикия бедствия, от вас ныне самих зависит дать прочное основание вашему возрождению. Существование ваше неразрывно соединено с жребием России. К укреплению себя спасительно и покровительствующего вас союза должны стремиться все ваши усилия. Восстановление ваше определено торжественными договорами. Оно освящено законоположительною хартиею. Ненарушимость сих внешних обязательств и сего коренного закона назначают отныне Польше достойное место между народами Европы…

Не имея возможности посреди вас всегда находиться, я оставил вам брата, искреннего моего друга, неразлучного сотрудника от самой юности. Я поручил ему ваше войско. Зная мои намерения и разделяя мои о вас попечения, он возлюбил плоды собственных трудов своих. Его стараниями сие войско, уже столь богатое славными воспоминаниями и воинскими доблестями, обратилось еще с тех пор, как он им предводительствует, тем навыком к порядку и устройству, который только в мирное время приобретается и приуготовляет воина к истинному его предназначению…