Конструктор
Шрифт:
С первых минут девчонка начала настраивать класс против меня. Сначала попыталась пройтись по моим моральным качествам, заявив, что я слишком «влюбчив». Но при этом подала это так, словно я меняю девушек как перчатки, из-за чего ее одноклассницы стали посматривать на меня с неодобрением. Самой Кате было уже пятнадцать лет и фигурка у нее уже начала формироваться. На фоне других девчонок в классе так и вовсе ее можно было назвать первой красавицей, что Катя явно знала и чем активно пользовалась. Отбив эту нападку упоминанием, что уже три года встречаюсь лишь с одной девушкой, я попытался перейти к лекции.
Не тут то было! Катя вроде как невинно спросила, а должен ли настоящий коммунист
— Когда на безоружного нападает толпа с ножами, нет смысла геройствовать, — ответил я. — Тебя просто убьют, и на одного коммуниста станет меньше. Лучше отступить, чтобы потом прийти подготовленным и добиться победы. Как я и сделал. Также поступил и товарищ Ленин, временно убыв заграницу и после уже вернувшись в страну, когда была проведена большая работа по подготовке к Великой революции. В том числе и им. Или ты хочешь назвать товарища Ленина трусом?
Девчонка смешалась, не зная, что сказать. А мне стало понятно, что она ничего не забыла и мое «предательство», как она видно посчитала мои начавшиеся отношения с Людой, не простила.
Лекцию я все же закончил, но уходил из школы с поганым чувством. Хорошо, что в этот день были занятия в «Динамо». Хоть пар спустил на тренировке.
По поводу моей записки, отданной в горком, все еще была тишина, хотя уже месяц прошел. Я даже не поленился и сходил к Георгию Юрьевичу, может ему что сказали и звонили по ее поводу, но тот ответил отрицательно. И тогда я решил действовать сам.
Единственное что мне пришло на ум — обратиться к Кольцову. Через Михаила Ефимовича был шанс вынести обсуждение такого острого вопроса на общественный уровень. Да, был риск, что мне это аукнется, но видно завуалированное обвинение Кати в трусости не прошло для меня даром, и я перестал осторожничать.
Кольцов отказываться от встречи не стал, но очень удивился, когда я назвал ему причину моего визита.
— Ты уверен, Сергей? — переспросил он меня. — Насколько я знаю, сокращение трудового дня — инициатива товарища Сталина. А ты, получается, его критикуешь.
— Не его, — замотал я головой, — и не саму инициативу, а лишь то, как ее выполняют на местах. Эх, была бы у меня на руках та записка, вы бы лучше поняли, о чем я.
К сожалению, копии я не сделал, о чем сейчас и сокрушался.
— Ну хорошо. Статью я напишу, только мне все же потребуются те факты, о которых ты мне сейчас рассказал. Их-то ты сможешь дать?
— Да, у меня остались записи с опросом рабочих, — кивнул я.
— Вот и отлично. Приноси завтра, посмотрим, что можно сделать.
Статья про перегибы и ухудшение условий труда рабочих на предприятиях, где перешли на семичасовой рабочий день, вышла двадцать девятого сентября. А на следующий день в той же газете вышла статья Бухарина «Заметки экономиста», в которой он публично критиковал товарища Сталина с его планом коллективизации. Внутри меня похолодело. Я ведь тоже хотел указать на то, что план нужно доработать. Правда полностью от него отказываться я не планировал, в отличие от Бухарина. А тут — и моя статья, и следом — его. Как бы мне не попасть между молотом и наковальней…
Глава 24
Конец сентября — начало октября 1928 года
Николай Иванович Бухарин был давним сторонником Сталина, поэтому многие люди, слабо разбирающиеся в политике и тем более в экономике, не сразу бы и поняли, что статья направлена против него. Еще бы и покрутили пальцем у виска, когда ты об этом им скажешь. Ведь в своей статье товарищ Бухарин ни разу не упомянул Иосифа Виссарионовича. А в качестве своих оппонентов, к которым он апеллировал в статье, Бухарин называл троцкистов. Вот только я внимательно изучал речь Сталина и после уже работал над ней, чтобы дополнить законодательной базой, чтобы не обманываться общими фразами.
Опущу начало статьи, где Николай Иванович признавал, что классовая борьба не окончена, и опасался в новой экономической политике «кризисов наоборот» — когда производство не поспевает за употреблением, чего не было в капиталистическом обществе.
Критика начинается после, где Бухарин намекает на необходимость более правильных сочетаний основных элементов народного хозяйства. То есть — уже начинаются сомнения в словах Сталина об ужесточении мер в отношении крестьянства. А ниже этот тезис расписывается более подробно.
В пределах и рамках капитализма нетрудно различить три основных типа отношений.
Первый тип — наиболее отсталое, полукрепостническое сельское хозяйство, крестьянин-паупер, голодная аренда, беспощадная эксплуатация мужика, слабая емкость внутреннего рынка. (Пример: дореволюционная Россия.)
Второй тип — гораздо меньшие остатки крепостничества, крепостник-помещик в значительной степени уже капиталист, более зажиточное крестьянство, большая емкость крестьянского рынка и т.д.
Третий тип — «американский» — почти полное отсутствие феодальных отношений, «свободная» земля, на начальных ступенях развития отсутствие абсолютной ренты, зажиточный фермер, огромный внутренний рынок для промышленности.
И что же? Нетрудно видеть, что мощь и размах индустриального развития, мощь и размах роста производительных сил были максимальны именно в Соединенных Штатах.
— Свободная? — почесал я макушку, дочитав до этого момента. — Может и так. А почему у них тогда вскоре Великая депрессия начнется? Какой там год был, по истории изучали, — напряг я память. События из прошлой жизни стали довольно тусклыми. Лишь иногда по ассоциации приходило яркое воспоминание. — Вроде в 33-ем году? Или даже раньше? Как-то не соотносится это событие с утверждением товарища Бухарина.
Действительно, если в Америке у фермеров все хорошо, то с чего у них там проблемы начались? У меня сейчас газет американских не было, иначе мог бы почитать, что там пишут об их экономической ситуации. Но самое главное становится понятно, что именно американского фермера Николай Иванович ставит в пример, как нужно поступить в нашей стране. А это уже прямо противоречит замыслу Сталина, озвученному в его речи летом на Пленуме ЦК.
Я отложил газету за тридцатое число и пододвинул к себе газету за двадцать девятое, где была опубликована моя статья. В самом конце нее шла подпись: автор С. Огнев под редакцией М. Е. Кольцова. Вот эта приписка давала мне надежду, что если кому-то и не понравится моя статья, да даже тому же товарищу Сталину, то сразу меня гнобить не станут. Может, для начала хоть попробуют разобраться, что к чему.