Контакт на случай ЧП

Не думаю.

Если рассуждать логически, то совсем не важно, в какой именно день папа отпустил свою боль и поддался раку.

Но все-таки дата имеет значение. То, что все случилось именно в этот день, кажется особенно жестоким, потому что в декабре воцаряется особое чувство обратного отсчета.

Адвент-календари. Бумажные гирлянды, которые делают дети. Доски у баров, где мелом написано: «Всего шесть дней до Рождества!»

Потому что ничто так не передает атмосферу праздника, как крылышки за пятьдесят центов, видимо.

Это я к чему: целое время года устроено вокруг марша навстречу Рождеству. Для меня это – как часовой механизм на бомбе моей скорби.

Отсчет до дня, когда мне точно станет больнее всего.

Год за годом я убеждаю себя, что на этот раз будет легче, чем в предыдущий. Возможно, это действительно так. Есть какое-то приятное смирение в уверенности от мысли, что если я пережила прошлый год, то и с этим справлюсь.

С такой точки зрения «отсчет», возможно, даже мне на руку. Дает время подготовиться.

В теории, по крайней мере.

На практике – ничто не в силах подготовить меня к волне воспоминаний, накатывающей в Рождество. Как заново прожить те последние, прощальные минуты? Когда папа не смог больше терпеть.

В общем.

Рождество – отстой.

Но знаете, что смешно? Папа обожал Рождество.

Я знаю, что вы скажете: многие любят Рождество. Но папа его действительно обожал. С таким энтузиазмом, на который способны разве что эльф Бадди в исполнении Уилла Феррелла и дети в возрасте до десяти лет. И когда-то давным-давно я любила Рождество, потому что его любил папа – а папа это все, что у меня было.

Я выросла в Форт-Уэйне, в уютном тупичке, который, наверное, был миниатюрным пригородным раем в пятидесятые, когда его только отстроили. Увы, к моменту моего рождения там все уже было слегка потрепано. Деревья неумолимо подгнивали, улицы были все в выбоинах, а краска на большинстве домов облупилась.

Но все равно это было такое местечко, где каждый косил газон и пропалывал клумбы. И, что еще более показательно, если у тебя вдруг не получалось покосить газон из-за двойной смены на работе, твой сосед косил его за тебя. А когда дядюшка этого соседа оказывался в больнице, ты костьми ложился, чтобы вернуть услугу.

– Мы сплоченные, – так папа говорил про наш тупичок. – Заботимся друг о друге.

Уверена, он был прав насчет этого, но я всегда чувствовала себя немножко чужой среди соседей. Лишней в этом сплоченном сообществе.

Не потому, что я была немножко странной, хотя так и было. Скорее просто из-за того, что по возрасту я оказалась в своего рода нейтральной зоне. «Ребятишки» были на несколько лет меня младше. Они передвигались стайкой и всегда держались вместе.

«Ребята» были на несколько лет меня старше. Они передвигались стайкой и всегда держались вместе.

А я была где-то посередине между ними. Я передвигалась одна, и мне не с кем было держаться вместе.

В общем, я была средним ребенком, только без бонуса в виде братьев или сестер.

Я не то чтобы возражала. Кому-нибудь другому, возможно, было бы одиноко, но я всегда была замкнутой, еще до того, как поняла, что везде немного чужая. Сложно не быть замкнутой, когда ты единственный ребенок в семье, твоя мама погибла в автокатастрофе, когда тебе было четыре, а отец всю твою жизнь работает на двух работах.

А может, я просто родилась нелюдимой и немного колючей.

Неважно. По природе или из-за воспитания, меня вполне устраивало проводить детство в компании постоянно пополняющегося запаса детективных романов и печенья с арахисовым маслом. Я складывала все это в корзину моего красного велосипеда и скрывалась в ближайшем парке или у пруда, где никто не тревожил бы моих мечтаний.

Но под Рождество?

Под Рождество все было иначе.

Мы с папой никуда не ездили летом, и больничные он тоже никогда не брал. По крайней мере, тогда. Видимо, вселенная решила одарить его прекрасным здоровьем в молодости в обмен на жуткий диагноз в среднем возрасте.

О чем я? В общем, папа берег каждый выходной, чтобы его отпуск совпадал с моими каникулами.

И начиналось великолепное Рождество. На самом деле мы ничего необыкновенного не делали, все как обычно. Но это все равно было особое чувство. Волшебное.

Мы пекли средненькие печенья. Смотрели каждый год одни и те же старые рождественские фильмы, наслаждаясь классикой («Гринч – похититель Рождества», разумеется), и радостно пренебрегали новичками в каноне праздничных фильмов, осмелившимися втиснуться в наш тщательно отобранный список проверенного временем любимого кино.

Наши соседи тоже любили Рождество, поэтому все дома и дворики были украшены. У нас украшения никогда не были среди лучших – с нашим бюджетом мы не могли соперничать ни с вертепом на лужайке МакНелли, ни со светящимися санями Киммерсов, со всеми оленями.

Но как же я любила эти долгие холодные декабрьские дни! Часами возилась с огромным красным бантом на входной двери, чтобы все было как надо. У нас всегда были свежие венки – папа был ярым противником искусственных елок. Мой бант никогда не получался настолько пышным и роскошным, как мне хотелось, но папа все равно каждый год заявлял, что он «лучший на весь район».

Потом, с замерзшими пальцами, мы принимались развешивать лампочки. Это мои лучшие детские воспоминания. Даже те моменты, когда папа вручал мне огромный спутанный комок прошлогодних гирлянд. Может, особенно они, потому что чем сильнее были запутаны гирлянды, тем больше времени мы проводили вместе.

Мне кажется, папа думал так же, потому что, когда он забирался на лестницу, чтобы подвесить гирлянду над гаражом, он дюжину раз все переделывал, чтобы лампочки висели идеально ровно. Он настаивал, что без меня ему не обойтись, и я следовала за ним с гирляндой в руках, чтобы она не волочилась по земле.

Я знаю, что дело было совсем не в ровных лампочках. И тогда тоже знала, наверное. За этим делом я могла рассказать ему о том, насколько бесполезная трата времени, на мой взгляд, урок рисования, а еще о том, что я мечтаю стать адвокатом, или объяснять ему, почему нам необходимо завести собачку, или кошечку, черт, можно даже птичку…

О мальчиках мы никогда не говорили. Разумеется. Он не спрашивал, а я сама ни за что не стала бы рассказывать ему, что все мои немногочисленные влюбленности были болезненно напряженными. И еще более болезненно безответными.