Контакт

Скоро ему предстояло отправиться в Китай. Он обещал не делать там публичных заявлений по поводу случившегося. Теперь он вернется к своим раскопкам в Сиани. Гробница Циня дожидается его. И ему очень хотелось узнать, насколько похож был этот император на свою копию… Ту, что осталась в центре Галактики.

– Простите меня. Я понимаю, что это бестактно, – спросила Элли, помедлив, – но как случилось, что из всех нас только вы встретили там… нелюбимого человека… Неужели, вам так и не довелось почувствовать любовь?

Ей хотелось бы тактичнее выразить свою мысль.

– Всех, кого я любил, отняли у меня. И уничтожили. На моих глазах воцарялись и низвергались императоры двадцатого столетия. Мне так хотелось встретиться с человеком, роль которого нельзя пересмотреть, которого нельзя ни осудить, ни реабилитировать, даже отредактировать… Из истории человечества нельзя вычеркнуть лишь горстку исторических фигур. – Глядя на крышку стола, он крутил чайную ложку. – Я отдал свою жизнь революции и не жалею об этом. Но я почти ничего не знаю о своей матери и отце. Я даже не помню их. Ваша мать жива. Вы помните отца, видели его вновь. Ну как вы не понимаете своего счастья!

Деви страдала как никогда, и Элли видела это. Сперва она решила, что все объясняется тем, как восприняли рассказ директорат проекта и руководители правительств. Но Деви затрясла головой.

– Какая мне разница, верят они нам или нет? Главное, Элли, в том, что мы пережили это преображение. Иначе и не назовешь случившееся с нами. Настоящее преображение. В первую же ночь после возвращения на Хоккайдо мне даже приснилось, что наш полет был просто сном. Увы, это был не сон… Да, я горюю. И печаль моя… Знаешь, я столько лет тосковала о Суриндаре, видела его во сне. И встретила его после всех пережитых лет. Он оказался именно таким, как я его помнила, он мне и снился таким. Но когда я увидела его – великолепную имитацию, – я поняла: эта любовь была драгоценной потому, что судьба прервала ее, потому, что я стольким пожертвовала ради замужества. И все. Он был глуп. Лет через десять мы бы развелись. Скорее всего уже через пять. Я ведь была тогда настолько юна и неопытна.

– Искренне сочувствую, – проговорила Элли, – случалось и мне оплакивать ушедшую любовь.

– Элли, ты ничего не понимаешь. Впервые за всю свою жизнь мне больше не жаль Суриндара. Я плачу о семье, от которой отказалась ради него.

Сукхавати намеревалась несколько дней провести в Бомбее, а затем посетить родную деревню в Тамилнаде.

– Вообще, – продолжила она, – проще всего было бы убедить и самих себя, что все это – только иллюзия. Каждое утро, каждая ночь сделают пережитое еще более нереальным, похожим на сон. Нам следовало бы держаться вместе, не давать ослабнуть воспоминаниям. Они предвидели эту опасность. Поэтому мы и оказались на морском берегу, в привычных для нас условиях родной планеты. И я не допущу никаких тривиальностей, Элли. Помни это. Все было на самом деле. Не во сне. Не забывай, Элли.

Невзирая на все обстоятельства, Эда выглядел абсолютно спокойным. Элли поняла почему. Они с ВГ маялись, держали ответ, а он вычислял.

– Как я теперь понимаю, эти тоннели представляют собой мостики Эйнштейна-Розена. В общей теории относительности имеется такой класс решений. Он аналогичен черным дырам, но эволюционно не связан, подобно черным дырам, с гравитационным коллапсом звезд. Но после образования они сразу же расширяются и сжимаются, не позволяя никому путешествовать в них. В черных дырах возникают чудовищные приливные силы и, по крайней мере с точки зрения оставшегося позади наблюдателя, на такое путешествие уходит бесконечное время.

Элли не усмотрела в этих словах особого прогресса и попросила Эда дать пояснения. Основная трудность, по его словам, заключалась в том, чтобы удержать открытым тоннель. И Эда уже успел обнаружить целый класс решений своих уравнений поля, свидетельствовавший о наличии неизвестных макроскопических сил, способных наподобие поверхностного натяжения удерживать открытым тоннель. В этом случае можно было избежать всех трудностей, характерных для черных дыр: приливные напряжения становились значительно меньше, в тоннель можно было входить с обоих концов и перемещаться в нем за короткое время, с точки зрения внешнего наблюдателя, не подвергаясь при этом убийственному воздействию излучения.

– Я еще не знаю, сохраняет ли тоннель стабильность при воздействии малых возмущений, – сказал он. – Если нет, они могли создать сложные системы подпитки и устранить возможную нестабильность. Но окончательной уверенности у меня пока нет. Но если это действительно мостики Эйнштейна-Розена, нам будет чем ответить на новые обвинения.

Эда торопился в Лагос, краешек зеленого билета нигерийских авиалиний торчал из его кармана. Он сомневался, что сумеет полностью разобраться в той новой физике, о существовании которой свидетельствовало их путешествие. Даже выражал неуверенность, что вообще годен для подобной задачи, еще и потому, что считал свой возраст слишком зрелым для физика-теоретика. Ему было уже тридцать восемь. Но больше всего, признался он Элли, его тянуло домой. Эда успел соскучиться по жене и детишкам.

Она обняла его на прощание и сказала, что считала знакомство с ним честью для себя.

– Зачем прошедшее время? – удивился он. – Мы еще увидимся. И знаете, Элли, – добавил уже почти на ходу, – сделайте кое-что для меня. Вспомните все, что там было, до последней детали. И запишите, а потом пришлите мне. Наш опыт есть результат эксперимента. И один из нас может заметить нечто важное, существенное для понимания событий, что могли упустить остальные. Пришлите мне ваши записи. Я уже всех попросил об этом.

Он помахал ей рукой, приподнял потрепанный чемоданчик и исчез за дверцей уже ожидавшей служебной машины.

Все разъезжались по своим национальным квартирам, но Элли казалось, что распалась ее семья. Она тоже преобразилась. А как же иначе? Из нее изгнали демона. Даже нескольких. И как раз в тот самый момент, когда она почувствовала в себе способность любить, оказалось, что любить-то и некого.

Ее прихватили с завода на вертолете. Весь долгий перелет до Вашингтона на правительственном самолете она проспала – людям из Белого дома пришлось даже расталкивать ее, когда они поднялись на борт с дальней дорожки аэродрома Хиккамфилд на Гавайях.

Они пошли на сделку. Элли могла возвращаться на «Аргус», конечно, уже не в качестве директора, и заниматься любым интересующим ее вопросом. С ней, так сказать, заключили пожизненный контракт.

– Будем разумными, – провозгласил Китц, соглашаясь на компромисс. – Вы даете нам солидные, убедительные свидетельства, и мы сами поможем вам распространить заявление. Будем считать, что мы просто попросили вас помолчать, пока у нас не появится абсолютная уверенность в вашей правоте. И в пределах разумного будем поддерживать все ваши исследования. Если мы объявим обо всем немедленно, когда схлынет волна энтузиазма, скептики тотчас начнут требовать доказательств. Это будет компрометировать как вас, так и нас. Собирайте доказательства, если сумеете.

Похоже, это президент потребовала от него изменить тон. Едва ли Китц сам пошел на мировую.

Но при этом она не должна распространяться обо всем, что произошло в Машине. Пятеро посидели-посидели, поговорили и вышли из Машины. И если она осмелится проронить хоть слово или намекнуть… правительство немедленно обнародует врачебное заключение, и тогда, выражая всяческие сожаления, ее немедленно уволят.

Она думала, чем пытались купить молчание Питера Валериана, ВГ, Абоннемы. И просто не представляла, как можно заставить молчать остальных, если только не расстрелять следственные группы и весь персонал консорциума. Дело во времени. Значит, решила Элли, они покупают себе передышку.