Конторщица-2
Шрифт:
— А, Лидка! — апатично махнул мне рукой сосед, — у тебя пошамать чего-нибудь найдется? А то я совсем на мели, последний раз только вчера утром ел.
— Сейчас, — я открыла холодильник и вытащила оттуда литровую банку, заполненную до половины борщом (Римма Марковна меня подкармливает, знает, что на кухне в коммуналке готовить неудобно и носит мне еду в баночках).
Петров взглянул на борщ и громко сглотнул.
— Федя, ты борщ будешь? Римма Марковна утром приготовила. Только у меня без сметаны.
— Буду! — поспешно воскликнул Петров, который при виде еды воскресал прямо
— Сейчас, подожди секунду, я разогрею и тарелку из комнаты принесу, — сказала я, — а то Ольга всю старую посуду так изгадила, что я ее выбросила, а из дома только одну тарелку принесла.
— Не надо мне тарелку! — воскликнул Петров, радостно потирая руки, — и греть не надо! Давай сюда, я так съем, из банки. Ложка у меня есть.
Я пожала плечами и поставила банку перед соседом на стол.
— Мммм, какое блаженство, — зачавкал Петров, зажмурившись от удовольствия. — Римма Марковна лучшая кухарка в мире!
— Ей только это не скажи, — усмехнулась я и положила перед Фёдором порезанный хлеб. — Ешь, давай.
На минуту воцарилось молчание, периодически нарушаемое громким хлюпаньем Петрова, жадно поедающего борщ.
— Слушай Лидка, — сказал Петров после того, как банка опустела, и тщательно облизал ложку, — я тут спросить хотел…
— Спрашивай, — я забрала банку и принялась ее мыть. — Ложку давай сюда. Тоже помою.
— Не! Не надо, — отмахнулся Петров, — я же облизал ее. Зачем мыть?
Я пожала плечами и закрутила кран.
— Так вот, Лида, я про мужика этого…
— Какого мужика? — я развернулась к Петрову, который утянул мой стакан с недопитым чаем и принялся допивать его.
— Который к тебе приходил только что, — сообщил Петров и, отпив чай, скривился, — фу, ты почему без сахара это пьешь?
— Не люблю с сахаром, — отмахнулась я и переспросила, — так что с мужиком не так?
— Да я всё слышал же, — потянулся Петров и в два глотка допил чай. — Вы дверь не прикрыли. Так вот, что я тебе хочу сказать, Лидка. Ты зря его выгнала. Да еще и так грубо.
— Тебя это уж точно не касается, — отрезала я ледяным тоном и развернулась уходить, — стакан потом на холодильник Риммы Марковны поставишь. Я утром помою.
— Подожди, Лидка, — сказал Петров. — Да стой ты!
Я остановилась, и раздраженно посмотрела на соседа. Еще и этот сюда же.
— Чего? — нелюбезно спросила я.
— Лида, слушай, — очень серьезно посмотрел мне в глаза Петров, — ты же сама знаешь, что я тебе зла никогда не желал. Так что послушай меня внимательно. Я тоже мужик. И вот что я тебе скажу, по-нормальному. Не будет мужик приходить к бабе ночью и такое просто так предлагать. Ты же его хорошо рассмотрела?
Я кивнула с недоумением.
— А на себя в зеркало ты давно глядела?
Я скривилась и не стала отвечать. Да, Лидочкино тельце и мордашку я привела в относительный порядок. Но не Мэрилин Монро она, отнюдь.
— А теперь сама подумай, — продолжил Петров серьезным голосом, — если такой красивый и богатый мужик, а я даю сто, на такого любые бабы гроздьями вешаются, приходит к такой как ты и предлагает ей замуж. Хоть и фиктивно, — добавил Петров, видя, как я дёрнулась, — так это говорит только о том, что у него очень серьезно
подгорело и выхода другого нет.— Так это его проблемы! — фыркнула я, — я вам тут что, Чип и Дэйл, чтобы спешить на помощь?
— А что это — чипидэйл? — спросил Петров.
— Аллегория это, забудь, — отмахнулась я (блин, надо следить за языком).
— Поговори с ним, — сказал Петров. — Там что-то такое есть. Я это нутром чую.
— Да Светку мамочка Горшкова опять забрать хочет… — хмыкнула я. — Задолбали они уже через ребенка манипулировать.
— Он — отец и ничего эта грымза Рудольфовна против него не сделает, — покачал головой Петров, — а раз он даже разводится, чтобы жениться на тебе — значит там что-то не то. Что-то другое. Поговори с ним!
Я молчала, рассматривая свои ногти.
— А тебе, Лидка, защита серьезного мужика не помешала бы. Горшковы же не остановятся, сама понимаешь.
Я понимала.
На работу я чуть не опоздала. Практически проспала. Но надела новое шифоновое платье цвета ванили и прическу сделала «на ура». Так что в эту войну я вступаю при полном параде. Как и положено генералу.
Я устроилась на рабочем месте и принялась печатать очередную бумажку. Внимательно сверяясь с написанным кем-то от руки черновиком (ужасный почерк!), я на какое-то время выпала из реальности, утратила контроль над окружающей обстановкой. И обнаружила это, когда над головой раздался знакомый голос:
— Горшкова!
Я вздрогнула и подняла голову.
Вокруг моего стола собралась целая делегация из лучших представителей (точнее представительниц) депо «Монорельс». А проще говоря — Щука, Швабра, Лактюшкина, Акимовна и еще две бабы с бухгалтерии. И все они со злорадным предвкушением взирали на меня, как гельминтолог на особо отвратительный вид паразитических червей.
— Что Горшкова? — спросила я.
— На каком основании ты прогуляла вчерашнее собрание? — обвиняющим тоном рявкнула Щука.
А все бабы посмотрели на меня с таким осуждением, словно я осквернила священное место, причем самым гнусным способом.
— К сессии готовилась, — ответила я.
— Сессия — зимой! — возмутилась Лактюшкина, пытаясь отдышаться (бежала она что ли?).
— Знаю, — согласно кивнула я, — но я серьёзно отношусь к учебе и готовиться начала уже сейчас.
— Не паясничай, Лидия! — недовольно сказала Акимовна, осуждающе покачав головой. — Перед тобой стоят старшие товарищи, могла бы хоть встать, проявить вежливость. Расселась тут.
Я сдержала рвущийся саркастический комментарий и дисциплинированно встала.
Бабы вытаращили злые завистливые глаза на мое новое отпадное платье цвета ванили (вот потому я и встала).
— Горшкова! — первой пришла в себя Щука. — ты почему себя так ведешь?!
— Как? — не поняла сперва я.
— Вчера в докладе товарища Иванова несколько раз прозвучало о твоем недобросовестном отношении к мероприятиям Олимпиады, — начала перечислять Щука, заглядывая исписанный блокнотик. — Нарушение дисциплины, регулярное хамство ответственному организатору, безнравственное поведение. И разврат с членами иностранных делегаций!