Контрабандисты

–  Привет почтенному собранию, - сказал он, приподнимая канотье.

–  Будь здоров, - лениво ответили биндюжники.

–  Папа, - сказал Яшка, оборотясь к Сатыросу, - вас баснословно хочет видеть господин Рубинчик.

–  И что от меня нужно господину Рубинчику?
– поинтересовался грек.

–  А это вам скажет сам господин Рубинчик, папа. Он чекает вас у «Гамбринусе». Дуже нервный он сегодня, господин Рубинчик. Нерадостный.

–  Скажи господину Рубинчику: папа будет, - сказал Сатырос и закусил маслиной.

Яшка еще раз приподнял канотье и пошел прочь по пирсу.

–  Не те маслины нынче пошли, - сокрушенно сказал Сатырос, - вот до войны были маслины так маслины, не поверите, Мотя, с вот этот мой палец!

Господин Рубинчик сидел за отдельным столиком в «Гамбринусе» и кушал жареную скумбрию. Папа Сатырос прошел между столиками, отодвинул стул и сел рядом с господином Рубинчиком.

–  Вы позволите?
– спросил он для порядка.

–  Позволяю, - коротко ответил господин Рубинчик и промокнул салфеткой усики.

Папа Сатырос велел принести себе пива и сидел в ожидании, положив на скатерть огромные черные руки. Половой принес пиво в огромной кружке, шапка пены переваливалась через край.

–  Ваше здоровье, - сказал папа Сатырос и нежно подул на пену.

–  Как ваше почтенное семейство?
– вежливо спросил господин Рубинчик?

–  Благодарствую. Все здоровы, тьфу-тьфу-тьфу. А как Эмилия Йосифовна?

–  Мигрени, все мигрени, - с отвращением произнес господин Рубинчик, - к делу, папа. Как сходили?

–  Таки неплохо, - солидно произнес папа Сатырос.
– Все приняли, все сдали.

–  Что сдали?
– холодно поинтересовался господин Рубинчик, играя рукояткой трости.

–  А то и как будто не знаете, господин Рубинчик, - папа почуял недоброе, - только вот этого не надо. Ваш человечек принял, я сам видел…

Господин Рубинчик медленно поднялся и стал страшен.

–  Что ты привез?
– спросил он тихим вежливым голосом.
– Что ты мне привез? Где товар?

В подвале под лавкой господина Рубинчика стоял густой дух оливкового масла и чая. За бочками, бутылями и ящиками лежали распотрошенные тюки; на холодном цементном полу рассыпались тяжелые фолианты с порыжевшими, изъеденными временем страницами, рулоны пергамента, папирусные свитки и даже одна каменная скрижаль с выбитыми на ней жуками и скорпионами - счесть это буквами папа Сатырос в здравом уме не решился бы.

–  Это, - холодея, произнес папа, - товар? Господин Рубинчик, Христом Богом…

–  А кто это привез, по-вашему? Вот эту пыль веков?

–  Приняли, разгрузились, - бормотал папа Сатырос, - ваши люди сами…

–  И вот это приняли, - господин Рубинчик поворошил тростью пергаменты; взлетело облачко бурой пыли, - и вот это… И вот, жемчужина, можно сказать, всей этой коллекции.

Он дотронулся тростью до чего-то, завернутого в тусклый кусок золотой парчи. Парча сползла.

–  Святая Богородица, - сказал папа.

На него сверкающими глазницами смотрел человеческий череп. Папа Сатырос успел подумать, что с черепом не все в порядке, и только чуть позже сообразил, что именно. Череп просвечивал. В глазницах парно отражалась тускло освещающая подвал лампа.

–  Каменюка, - сказал господин Рубинчик, - или стекляшка. У, зараза!

– он погрозил черепу тростью. Череп равнодушно таращился на него.

–  Может, это какая драгоценность, - робко выказал надежду грозный папа Сатырос, - сокровище? Ишь вылупился, падлюка.

–  С тех пор как эти аферисты, братья Гохманы, подделали корону скифских царей, в мире не осталось ничего драгоценного, - холодно сказал господин Рубинчик, играя тростью.
– Где товар, гадюка подколодная?

Он коротко ударил папу Сатыроса тростью по мешковатым штанам. Папа охнул и скорчился. Трость у господина Рубинчика изнутри была залита свинцом, это все знали.

–  Сьома, приступай, - сказал господин Рубинчик. Здоровенный Сёма скрутил папе локти, и господин Рубинчик еще раз ударил его тростью, на сей раз с размаху.

–  Богородицей клянусь, - сказал папа Сатырос, выплевывая кровь, - Зоей своей клянусь, чтоб ей пусто было, шалаве - что взяли, то взяли… - папа Сатырос упал на колени, - клянусь, не я! На фелуке подменили. Вы Али спросите, компаньона вашего, сами спросите, пока я не вырвал его бесстыжие глаза!

Рубинчик задумался.

–  Встаньте, папа, - сказал он наконец, - я справедливый человек. Я, папа, еще на горшок, извиняюсь, ходил, а вы уже бороздили Черное море взад и вперед. И никогда за вами, папа, ничего такого не числилось. Вы же были честнейшим человеком, папа.

–  Ну!
– сказал Сатырос, вытирая юшку рукавом.

–  Но я и Али хорошо знаю, папа. И у него репутация честнейшего человека. И потому я логически предполагаю, что могло иметь место недоразумение. Сьома, ступай на поштамт и пошли до Стамбула у контору молнию-телеграмму. Припиши: ожидаем ответ с баснословным нетерпением. А вы, папа, пока оставайтесь тут. Будьте гостем.

Сатырос, кряхтя, отошел в угол и присел на ящик с колониальным товаром.

Сёма направился к двери в подвал и вдруг замер, вытянув шею. По лестнице грохотали сапоги.

–  Кажется, шухер, господин Рубинчик, - печально сказал Сёма.

Деловитые молодые люди в скрипучих портупеях и блестящих хромовых сапогах расхаживали по складу. Серьезные люди в яловых сапогах стояли у входа. Господин Рубинчик, забывшись, похлопал себя тростью по ноге и скривился.

–  Чем обязан такому приятному визиту, что сам товарищ оперуполномоченный Орлов сделал мне честь?
– вежливо осведомился он.

Молодой оперуполномоченный товарищ Орлов, кудрявый, очень серьезный, в круглых очках, в новенькой портупее, сухо сказал:

–  Поступил сигнал, гражданин Рубинчик. О контрабандной партии товара, хранящейся у вас на складе. Предлагаю проявить сознательность и не задерживать товарищей.

–  Так я что, - сказал Рубинчик, - я завсегда. Прошу, будьте как дома.

Он тоже сел на ящик с колониальным товаром и скрестил руки.

–  Стоять!
– негромко сказал товарищ Орлов.

Рубинчик встал. Сатыроса никто не просил, но он на всякий случай тоже встал. Красноармеец ткнул штыком в ящик.

–  Чай, - пояснил господин Рубинчик вежливо, - цейлонский чай.