Контрольный выстрел
Шрифт:
«Двое молодых, темноволосых. Высокий — в длинном плаще. Другой — в джинсовом, возможно, спортивном костюме — сел за руль…»
— Да, и еще, Сан Борисыч. Только, может, мне это показалось…
«Нате вам, еще один свидетель с богатым воображением, Татьяна Павловна Грибова номер два…»
— Я так думаю, что они приехали из Шереметьева на тачке, которую я потом подловил. Такси не такси, да теперь и не разберешь, все калымят по возможности. В общем, там, у бровки, стоял один, с которым мы потом и посмеялись насчет холода. Он как раз напротив моего «мерседеса» стоял. Чего-то он мне, не помню, сказал. Вроде что из аэропорта приехал, но я все же не сильно уверен.
— Описать машину и водителя вы можете?
— Машина-то — «Волга», сероватая, а таксер — он такой брюнетистый
В магнитофоне раздался щелчок: кончилась первая сторона пленки. Турецкий вытащил кассету, на которой ровно сорок пять минут назад еще был записан концерт Майкла Джексона, и перевернул другой стороной. Если об этом узнает Денис, то… Нет, лучше ему не знать. Эти меломаны — странные люди, а попса, как они называют подобную музыкальную хреновину, для них дороже собственных родителей. Впрочем, подумал Турецкий, возможно, это в нем уже старческий маразм пробуждается, пробует силы.
Они с Кочергой устроились на кухне, чтоб не мешать красиво жить славному семейству Грязновых, которые, судя по всему, в настоящий момент принимали гостей. Во всяком случае, из дальней комнаты доносился женский голос.
Денис пару раз тактично и молча заглянул на кухню, достал из холодильника бутылку какого-то заморского вина, поставил на плиту чайник и развязал коробку с тортом. Вот уж и вовсе новости! В этом же доме никто отродясь не любил сладкого! Господи, что может сделать с людьми женщина!..
Занимаясь сейчас Кочергой, Турецкий ни на минуту не забывал, что Костя ни за что не упустит возможности побрюзжать по поводу, мягко выражаясь, неавторизованных действий своего подчиненного. Ну уж на этот раз извините, Константин Дмитриевич! Все по форме, и никакой самодеятельности: свидетель Кочерга Виктор Антонович уже предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, у него же и спрошено разрешение на магнитофонную запись беседы. А уж потом, позже, каждое слово допроса свидетеля будет внесено в протокол, благо всевозможных бланков у Турецкого было навалом. Вот только чистой кассеты в доме не нашлось, и в этой связи Саша понимал, что не далее как завтра он будет иметь печальный вид, выслушивая от Дениса упреки: стерли, мол, любимую запись. Правда, на этакий демарш Денису еще надо решиться.
— Теперь, Виктор Антонович, такой вопрос: вы что-нибудь когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Боуза? Его зовут Эмилио Фернандес.
— Теннисист, что ли, Сан Борисыч? Ой, да чего ж это я несу! Тот же Эмилио Санчес, ага. А этот ваш Фернандес, да? — не, не припомню, чтоб от кого слышал. Незнакомый он мне.
Вот как получается: была, значит, у банкира Алмазова такая тайна, о которой даже его личный телохранитель и шофер не догадывался.
— Ну хорошо, оставим это. Расскажите теперь о своей поездке в Висбаден. Почему вы выбрали именно этот город, который, по-моему, действительно находится где-то у черта на куличках? А разве в Москве больше в карты не играют?
— Да вы что, Сан Борисыч! — с глубоким укором развел руки в стороны Кочерга, будто в вопросе прозвучало абсолютное непонимание совершенно элементарных вещей. — Да разве ж можно сравнивать?! Там же культура! Понимаете? А с нашими, извините, отечественными каталами разве можно вообще связываться? Еще раз извините, но тут и говна нахлебаешься — во! — он чиркнул ладонью над своей макушкой. — А потом эти падлы еще и башку тебе оторвут. Чтоб не вякал. Не-ет!.. Там культура! Представляете, обстановка? Мужики в ливреях — это обслуга. Дринки всякие, кофеюшники, тишина, дамочки забавные, престарелые. Я с крупье выражаюсь исключительно по-английски: ну там «дабл-даун», мол, или — «сплит, плиз». А? Да для меня там рай земной! Жена моя Нина Васильевна никак не хотела понять. Можно сказать, терпеть не могла мои вояжи. Только если по чести, Сан Борисыч, то я ей и не говорил про свои
поездки туда, в Германию. Потому что, как я понимаю, если б она про это дело узнала, то тогда мне и ее пришлось бы брать с собой. А какой же, извиняюсь, тогда кайф? Я, получается, за столом, а она — в вестибюле? Она ж карты на дух не подпускала. Поэтому и ушла от меня. А я посмотрел, поездил, пожил холостяком и понял, что мне и без нее тоже плохо. Я ведь знаю, как она ко мне всегда относилась, прежде-то… Так все враз не разрубишь. Ей без меня тоже, полагаю, несладко, Сан Борисыч. Вы ж видели ее, как?Турецкий неопределенно пожал плечами, выражая этим движением все что угодно.
— Вот видите, — по-своему понял Кочерга и вздохнул. — И я то же самое думаю…
Работал магнитофон, наматывая на себя долгую исповедь Кочерги, и Саша внимательно слушал, как он в течение целой недели ездил из Хёхста, то есть юго-западной оконечности города Франкфурта, где он жил в недорогом пансионате, к четырем часам в Висбаден, что расположен в тридцати километрах от финансовой столицы Германии, и затем просиживал за картами до двух ночи, иными словами, до закрытия. Кочерга сам загорелся от своих недавних впечатлений, глазами засверкал, руки как-то странно ожили: хорошо ему, оказывается, подфартило — то «блэк-джек» через раз идет, то на «сплит» сразу двести марей взял, и пошло, и поехало…
— Ну, как семь тысяч дэмэ сделал, решил судьбу не искушать.
— А что такое — дэмэ?
— Так дойчемарки же! — как ребенку, объяснил Кочерга.
«Действительно, странные люди, элементарных вещей не знают!..»
— Сижу я, значит, в баре на Цайле, улица там у них шикарная такая, пью черное пиво и думаю о том, что мне вообще-то пора бы двинуться к своему партнеру. И тут вижу: двое. Наши. Их за версту узнаешь, нюхом. Хотя никто из наших теперь золотых зубов не носит. Я вот тоже соорудил себе фарфоровые, — Кочерга оскалился в голливудской улыбке. — Ничего, Сан Борисыч?
Турецкий криво усмехнулся: вечная история с этими зубами: забыл же, успокоился вроде, так надо напомнить…
— Это у меня там доктор один есть, еврейчик, тоже из наших, — пояснил Кочерга. — Нёма Финкель его зовут. Раньше жил где-то под Могилевом, а теперь довольно недорого и, главное, вполне добротно вставляет многим нашим фарфоровые коронки. По чужой, конечно, страховке. Вот он и мне тоже за сотню марей, ну, дэмэ, понимаете? — сработал. А вообще, я вам скажу, Сан Борисыч, выгодное это у него дело: там же не только эмигранты разные, но и наши совки пасутся. У Нёмы, как я знаю, клиентура богатая, он никому не отказывает.
— Где, вы говорите, он живет-то?
— А в Оффенбахе…
«Так, — «записал» Турецкий в своей памяти, — Нёма Финкель, дантист из Оффенбаха, большая клиентура, практикует по чужим страховкам». Он еще не знал, пригодятся ли ему эти сведения, но пусть будут на всякий случай.
— Я вам скажу, Сан Борисыч, что эти шпанские замашки наших «доил» знаю на все сто, недаром же десять лет на охране граждан состою. И глаз у меня на ихнего брата так еще наметан. Заметил я, как они на меня, будто невзначай, поглядели, и сразу все усек. Глаза — это знаете? Бывает, человек иной только зыркнет, а я уже все про него вычислил. Это у меня еще от бокса, — хвастливо подмигнул Кочерга, — противника всегда глаза выдают. Поэтому умный человек свой взгляд прячет, ага. Ну вот я и говорю, засек я их… Вы разрешите еще?
— Да курите, ради Бога.
Кочерга вытащил из пачки пятую уже, наверно, сигарету, но не закурил, а стал ловко перекатывать ее из угла в угол рта.
— Вы ж понимаете, что у меня с собой семь тысяч этих самых дэмэ. Откуда ж, думаю, вы взялись на мою голову? Следили, что ли? Вполне возможно, хотя я, честно, не могу сказать, чтобы где-то раньше наколол их. Сижу, значит, пиво допиваю, а шарики-то мои вовсю уже крутятся. Рожи у них неприятные — мафиозные. Ростом оба некрупные, но сила, чувствую, есть. Подкачанные ребятки. Один такой рыжеватый, и морда у него — будто дверью прищемили, немного на еврейчика смахивает, а другой больше на черножопого похож, может, чеченец какой. Их там теперь тоже много. В общем, та еще парочка, так руки и чешутся вмазать им по сусалам.